И я натурально пугаюсь, брыкаюсь под ним что сил осталось… Воспоминания накатывают волной колючей.

Паника!

– Что ты несёшь?! Ты с ним по курортам шаталась и трахалась как позовёт. Бежала в припрыжку!

Рык в лицо, такой что в жилах кровь стынет. Но отступать некуда.

– Он такой же урод, как и ты, слова «НЕТ» не знает! НЕНАВИЖУ ВАС!

Глаза зажмуриваю и ору, брыкаюсь, изворачиваюсь. Но он психует и поднимается в одно движение, сам. Взглядом таким бешенным опаляет, словно наяву видит, как мы жили и как я вру. А я ему бурю в ответ. Глаза искрят, как ненавижу сейчас. Всё ему припоминаю, всё что сделал со мной помню и это во взгляд вкладываю. Мою ярость ножом резать можно.

– Не гони, – зло шипит.

Подпрыгиваю следом. В грудь ему пальцем тычу.

– Я не обязана перед тобой душу раскрывать! Ты знать не знаешь, что было за это время, понял?! Ты меня не знаешь!!! Больные уроды. Ублюдки. Бабки есть и всё можно решили! УРОДЫ! Мне этого не нужно! ПОНЯТНО?! Не надо! Денег ваших чёртовых, положение и прочей фигни, НЕ НАДО! ОТВАЛИТЕ!

Закрываю лицо, всхлипы, слёзы, подвывания.

Паша молчит.

– Хочешь сказать, что этот уёбок тебя заставил? – голос тише звучит, участливее что-ли.

Больной на голову урод.

–Да пошёл ты!

Секунда и он меня к себе тянет, в грудь свою утыкает и обнимает нежно-нежно, по спине гладит. Баюкает как маленькую… Опять роль хорошего играет. Обжимает, словно любит безгранично, будто бы самое важное для него сейчас это – я.

Меня же жжёт любое прикосновение. Как огнём опаляет.

Терплю. Во имя цели терплю. Через силу терплю чужие руки, ласку чужую. Просто больной на голову урод… Он так изощрённо измывался словами и действиями, а сейчас вдруг вот так. Нежность, ласка.

НЕНАВИЖУ!

Постепенно градус снижается, он меня плачущую на руки берёт, на кровать опускается, к себе всё так же прижимает, гладит, успокаивает, говорит какую-то совершенно несвойственную ему хренотень. Весь такой защитник, злится и про моего мужчину грязь льёт, грозится его закопать. Мол, для этого всё сделал, что ещё немного и передел будет, тогда он, Пашка, всё себе вернет,. Говорит, что жалеет, что с психа от отца ушёл в свободное плавание, с низов подался. Решил что должен сам понять, что из себя представляет бизнес отца.

– Всё хорошо у нас будет, ты больше не будешь его бояться. Он сдохнет как собака. Он и его два тупорылых братца. У них ничего нет, ни тыла, ни поддержки. Всё как надо будет.

Говорит, говорит… Слова как вода.

Много говорит, слишком много того, что мои уши слышать не должны совсем. И это пугает больше, чем его действия. Потому что он не боится вовсе, называет имена, всё говорит, словно язык себе развязал. Уверен, что я никуда не денусь, что с ним останусь и эта информация тоже.

Стокгольмский синдром – на него надеется, больше, чем уверена.

Только вот не будет этого. Невозможно. Я же всё помню, руки его на мне, то, как безвольное тело брал, как меня собой заполнил, я всё это помню и ненавижу. Прессинговал, унижал, принуждал, наркотики вкалывал, чуть не отправил на тот свет, к кровати наручниками приковал, кормил как собаку, запер. Неужели решил, что это просто можно затереть, как ластиком росчерк карандаша?

НЕТ! Это кровью написано. Моей кровью… Я не забуду.

У него ко мне не здоровая тяга. Болезненная, долгая и мучительная для нас двоих. К слову, меня мучить он собрался куда как больше, чем горит сам. А может и не горит. Я не романтизирую… слишком уж ярко этот человек себя показал. Слишком.

Он долго говорит, потом решает, что я уснула, поглаживает мерно и в какой-то момент тоже закрывает по всей видимости глаза и засыпает.