Солнышко пригреет, загалдят скворцы,
И тоненький ледок куда-то испарится,
А первая любовь, как первые цветы,
Больше никогда не повторится.
Мне в тот момент хотелось зареветь,
Когда они обнялись на рассвете,
Пытаясь друг у друга сердце отогреть,
Зачем иначе жить на этом свете?
Пыль
Вдоль серого горбатого забора
Палитра акварельная колдует,
А может, это муза – Терпсихора —
В платьице коротеньком танцует.
Узенький проулок солнышко целует,
А она, босая, в одуванчиках стоит.
Девочка сегодня с Августом флиртует,
Потому что тот стихами говорит.
Наверно, это миг, а может это вечность,
Возможно, это сказка, а возможно – быль.
Любовь, она лишь только бесконечность,
Которая запреты превращает в пыль.
Дрожит, как лист осиновый, парнишка,
Но он уже в дороге, с которой не свернёшь.
Там будет всё: усталость и одышка,
А может, даже кровью истечёшь.
Тут тебе и Август не соперник,
Ты в него поверил и простил.
Ведь только тот предатель и изменник,
Кто трусостью любовь свою убил.
Чудо
Ко мне случайно чудо забрело,
Бледный вид, невзрачная осанка.
Оно немного посидело и ушло,
Испарилось, словно скатерть-самобранка.
За окном была зима, а мне хотелось лета,
Но, похоже, это было чудо из чудес,
Когда на подоконнике на ветке сухоцвета
Голубой цветочек из небытия воскрес.
И я вовремя с долгами рассчитался,
И комплиментов всем наговорил.
Всё, я больше не грубил и не ругался
И каждого прохожего любил.
И пробую писать стихотворение,
Где прольются слёзы, и грозы налетят,
Но рядом будет правда и спасение,
Как восполнение пробелов и утрат.
Не расцветёт весна, когда её забыли,
И чудо не придёт, коли его не ждать.
Мы, может, много в жизни нагрешили,
Но придёт прощенье, если его звать.
Я явно своё чудо фантазирую,
Оно, может и случайно, но зашло.
И я свою судьбу отбалансирую,
Чтобы чудо снова снизошло.
Старая скамейка
Старая-престарая скамейка
В парке мается уже почти полвека.
Она – как неразменная копейка
Для бегущего от жизни человека.
Тут в приюте никому не отказали,
Даже тем, кто губы искусали в кровь.
И не тем, кто страхами и местью прозревали,
И не тем, кто врали про любовь.
На ней спали и поэты, и бродяги,
Себя пытались убивать и хулили власть.
Тут были сумасшедшие, и были доходяги,
И любая логика превращалась в страсть.
Теперь нельзя свою игру переиграть,
Если уже умер или смерти ждал.
Их отсюда забирали отпевать,
Но за приют никто спасибо не сказал.
Нынешняя осень – рыжая и злая,
А фальшивит, как расстроенный рояль.
И, может, это многоточие или запятая,
Но, оказалось, приходила Вселенская печаль.
Танцплощадка
От танцплощадки в горсаду – мутный силуэт,
Она была раздавленная бременем.
На ней звучали композитор и поэт,
Но тоже были съеденные временем.
Тут танцы начинались в сентябре,
И пока что струны пальцы зажимали,
А последний мотылёк бился в фонаре;
Музыканты пели и играли.
Для отчаянных, влюблённых и счастливцев
Всегда играли что-то побойчей,
А для скромных, грустных и ревнивцев
Звучало то, что звали «Yesterday».
А мы своих подружек обнимали
И слушали, дыхание затая,
Как медленно засовы открывали
На двери «Отеля Калифорния».
На крохотном помосте запоёт гитара,
И воскреснут композитор и поэт,
Когда объявит медная фанфара,
Что весь репертуар ещё не спет.
Тонкий свитерок
Подбивает к берегу тоненький ледок,
Чайки скачут по прибрежным валунам,
Прохлада забирается под тонкий свитерок —
Уже тепла и холода примерно пополам.
Прилипшая газета бубнит, как пулемёт,
И где-то рядом каркает ворона.
Наверное, газета читателя зовёт,
А ворона матерится для фасона.
Я один на этом берегу
Возле ржавого подобия мангала.
Уже снег пообещали к четвергу,
И яхты разбежались от причала.
Мне кажется, недавно лето повенчалось,