– Есть же в тебе хоть что-то человеческое?

Блядь, а вот это больно.

Один раз оступился, да даже не оступился, а накосячил, и все, Соня вычеркивает все хорошее, что между нами было.

Если не говорить про семью, то я, может, лишь с ней и был не скотиной. Только кто-то путает человечность и мягкотелость. У меня вот не никаких иллюзий по поводу Ждановой. Ни хуя она не нежный цветочек. И ничего, меня все устраивает.

А вот Соне с каких-то щей вдруг понадобился какой-то другой Рэм, про которого я знать ничего не знаю. Не существует его в природе.

Жертва нашлась. Она прекрасно осознавала, что делала, когда наждаком по моим нервам гуляла. Не брала трубки. Не отвечала на сообщения.

Это, вообще, что за срань такая: приговорить и не дать оправдаться?

– Человеческое? Куда больше, чем ты думаешь. Только вот ты почему-то это не ценишь, – отвечаю, а Сонька вырывается из рук, но я еще никогда своего не выпускал.

Мы такие, какие есть.

И мы поклялись.

Я свою клятву выполняю. Хуево, ну уж как получается.

В печенках сидят Сонькины выгибоны.

Моя злость наращивает градусы, и я не выдерживаю и встряхиваю эту звезду в попытке достучаться. Но куда там! Вот-вот кинется глаза выцарапывать.

Ее бы темперамент да в другое русло.

Блядь.

Не думать о лишнем, о запретном.

Все бесит. И собственное разжижение мозгов, и Сонино упрямство.

И больше всего меня достает девчачий толчок с его блевотно-голубой плиткой, и я, не слушая протестов, тащу Соню наружу, запуская про себя обратный отсчет от ста, чтобы успокоиться.

Девяносто девять, девяносто восемь…

В фойе толпящиеся студенты смотрят на нас, открыв рты, будто никогда срачик не видели. Один даже, засмотревшись, застывает на моем пути.

– Бу! – пугаю я его, и он отшатывается, освобождая дорогу.

… восемьдесят семь, восемьдесят шесть…

Соня продолжает выносить мне мозги.

– Знаешь, что? – не выдерживаю я. – Я хотел по-хорошему, правда…

– По-хорошему? Да ты вообще знаешь, что означает это слово?

Я-то знаю. А вот Соня, походу, забыла.

– Я столько звонил и писал, я таскался на гребаные семейные встречи, я ждал тебя у подъезда… А теперь мне надоело! Будет так, как я скажу!

Пиздец какой-то. Ценил я ее недостаточно, видите ли! Зато она не ценит, походу, совсем. Лучший друг. Какая мелочь. Не сделал, как я хочу? Пошел вон!

Ситуация была некрасивая, согласен. И наказание я заслужил.

Но, блядь, такое ли? Как ты, Сонечка, собираешься жить во взрослом мире?

Кажется, я кого-то избаловал тем, что раньше появлялся по первому зову.

Я так завожусь, что мама не горюй. Все силы уходят на то, чтобы не ляпнуть то, о чем пожалею.

– Вот как! – Соня вколачивает гвозди в гроб моего самообладания. – То есть, выходит, ты важнее, чем я?

Пиздец, Соня, что ты несешь?

Мне хочется схватиться за голову.

Я догадываюсь, что это обида застилает ей глаза, но она не может не понимать, насколько несправедливы ее слова. По ее мнению, какого хрена я тогда пытаюсь решить эту проблему?

– Вот об этом нам и надо поговорить.

– А ты еще не наговорился? – сверкает Соня глазами.

– Да пока у нас только ты разговорчивая, – цежу я. – Я и слова вставить не могу.

Она вырывает руку, больно царапнув меня какой-то железкой на пальце.

– Ну, давай. Выкладывай, что там у тебя. Так и быть, но после этого ты отвалишь от меня навсегда.

О как. Навсегда. Детский сад «Штаны на лямках».

… Семьдесят один, семьдесят…

– Это, Соня, как пойдет. И ты уверена, что хочешь побеседовать прямо здесь?

Очнувшись, она обводит глазами на крыльце всех собравшихся и совершенно не собирающихся расходиться, и покрывается пятнами. Интересно так. Щеки и шея красные, а нос белый, и на нем еще ярче проступают первые весенние веснушки.