Когда Соня, оставив остывать свой кофе, отправляется краситься – рисовать нос, как она говорит, Илья Захарович мне показывает увесистый кулак:

– Ты меня понял? Глаз не спущу.

Что-то мешает мне ответить голосом. Какая-то левая хрень останавливает меня от того, чтобы поклясться и расписаться кровью, что я Соню пальцем не трону.

Я не собираюсь ничего портить, и так уже лажанул, но пообещать ничего не могу.

Ну то есть, я точно не пересплю с Соней, но такие ситуации как сегодня, они непредсказуемы. Могут случиться рецидивы.

– Ты меня хорошо понял? – еще раз переспрашивает Илья Захарович.

Сразу становится понятно, чья Соня дочь. У ее отца такая же интонация, как у нее. Или это наоборот?

Стиснув зубы, киваю.

Требования Ильи Захаровича полностью совпадают с моими планами, но почему они меня так бесят? Особенно сейчас, когда я до сих пор ощущаю тяжесть Сониной груди в ладони.

Резко отворачиваюсь от Сониного отца, чтобы скрыть от него палевное шевеление в паху. Все-таки скальпели в этом доме на каждом шагу.

Маяться на кухне под суровым взглядом становится совсем невыносимо, и как только в спальне Сони перестает шуметь фен, смываюсь отсюда.

Насыпав аж три ложки сахара этой Горгоне, я размешиваю получившуюся сладкую бурду и тащусь к ней.

Злит, что это выглядит, будто я на поклон иду, как побитая собака.

– Дверь на закрывай, – вслед мне несется наставление.

А Сонька уже оделась и возит карандашом по бровям.

Молча ставлю на тумбочку рядом с ней кружку и, сложив руки на груди, сверлю взглядом.

– Не пялься под руку, – ворчит Соня.

Я смотрю, как она, чуть приоткрыв рот, хлопает ресницами по щеточке туши. Тут же вспоминается, что Ритка делает точно так же. Моя малолетняя отбитая сестра. И она ненамного младше Сони. Как представлю, что какой-то хрен будет Ритку лапать, как я сегодня Соню, дурно становится.

Как вообще это произошло?

У меня стоит на Соню, я по ночам такие сны вижу, что хоть вешайся. Она ж сопля еще. И уже с кем-то переспала.

Да быть не может. Не верю. Не хочу.

Разрывает от желания бросить занозу на постель, придавить, чтоб не рыпалась, и вытрясти из нее правду. А если мне эта правда не понравится…

Походу, от меня фонит бешенством, потому что подруженька со вздохом завинчивает тюбик с тушью и оборачивается ко мне:

– Ну чего тебе от меня надо?

– Что это сегодня такое было? – отвечаю я вопросом на вопрос, старательно пытаясь не начать орать, хотя очень хочется.

– Ты про что?

– Про все.

Больше всего меня сейчас, конечно, волнует, кто тот мудак, кто затащил Соню в постель. Или это была не постель? Блядь. Дышать. Не орать.

Но как сдерживаться, когда мне, сука, почему-то больно…

– Я уже сказала. Тебя не звали. Не нравится – проваливай.

Ухмыляется. Как взрослая.

На заднем фоне слышно звонок в домофон. Ни я, ни Соня не двигаемся с места.

Судя по тому, что сигнал затыкается, Илья Захарович решает поработать привратником. Голову на отсечение даю, Денисочка приперся.

У меня потихоньку начинают отказывать тормоза.

– Нет уж, Сонечка. Никуда я не уйду, – нависнув над дерзкой писюхой, предупреждаю я. – Более того, с сегодняшнего дня мы будем жить по моим правилам. И ты будешь слушаться, как миленькая.

Соня сдувает челку со лба.

– Да с чего бы? – она отворачивается от меня к зеркалу. Сонечка Жданова, которой я зеленкой мазал коленки, красит губы. Соблазнительные губы. Блядь.

– Ты сегодня шикарно подставилась. Даже лучше, чем вчера. Грех не воспользоваться, – радую я ее. – Думаю, я смогу донести до Ильи Захаровича, что Дэнчик – нежелательный элемент рядом с тобой. Доскакалась в трусах?

Я вот это ей все говорю, и понимаю, что пока не выруливаю ситуацию, а глубже закапываю себя в яму. Хер его знает, как я будто оттуда вылезать, но по-другому Жданова на контакт идти не хочет.