А за порогом спальни столпотворения, всем надо поговорить прям тут.

– Я могу зайти?

Чего? Да он еще и не меня спрашивает!

– Вместе с кофе, – и пусть только попробует не сделать. Я ему жизнь отравлю. Я умею.

Добравшись до ванной, я запираюсь там и, пустив воду, смотрю на несчастную свою моську в зеркало.

Блин.

Прыщ.

Зреет сволочь прям на лбу возле волос.

Этот день бьет все рекорды по отвратительности.

Роюсь в шкафчике над раковиной в поисках салициловой кислоты и натыкаюсь на скальпель.

У нас дома они не редкость. Чаще всего затупившиеся.

Мама для чего их только не использует. И конверты вскрывает, и соскребает ими что-то… Короче, многофункциональная штука, которая не ржавеет.

Взгляд падает на руку. На мизинец. Туда, где все еще заметен шрам в виде тонкого белого креста. Застарелый, он не бросается в глаза. Но он будто у меня на сердце высечен, этот крест.

И у Рэма такой есть.

Как раз таким вот скальпелем мы их и сделали. Идиоты.

А еще непрошенным всплывает воспоминание о первой встрече. Мы только переехали на новую квартиру, и я еще никого не знала.

Мальчишки постарше из соседнего двора решили, что я им не очень нравлюсь.

… Мне семь.

Зажав в руке длинную палку, я забилась между гаражами. Я уже даже не реву, а подвываю, вторым кулаком неловко размазывая по лицу слезы, застилающие глаза. Мне слышны звуки потасовки, но не видно, что происходит, поэтому, когда ко мне просовывается рука, я, стараясь отползти, в ужасе начинаю тыкать в нее палкой. – Эй, – в проеме появляется мальчишечья голова, – это я, твой новый сосед, Рэм. Вылезай, я тебя провожу домой. Но я мотаю головой и ни в какую не хочу покидать свое убежище. – Ну, ты чего? Видишь, как извозилась? Разве могут принцессы быть такими грязными? Вылезай, я тебе яблоко дам, – он показывает мне огромное зеленое яблоко и корчит жалобную рожу. Даже сквозь слезы и страх мне становится смешно, и я позволяю уговорить себя вылезти из гаражей. С этого дня я хожу за ним хвостом, мой день начинается и кончается Рэмом. Он взрослый и сильный, ему уже десять лет. Рэм не пикнув мужественно терпит, пока ему зашивают рану, оставленную моей палкой. Он никогда от меня не отмахивается, только смеется, когда я преданно заглядываю ему в медовые глаза, и обещает: «Я тебя не брошу».

Прошло больше десяти лет. Все изменилось. Он больше не живет по соседству и забыл все свои обещания. У него больше нет права лезть в мою жизнь.

18. Глава 18. Рэм

Зараза-Сонька продолжает меня доводить.

Выходит из ванной с замотанной в полотенце головой, отпивает кофе и кривится.

– Так и знала. Ни на что не способен. И память как у склеротика.

– Чего? – бухчу я, но голос повысить не могу, потому что рядом, словно Цербер, сидит Илья Захарович и бдит за нами.

– Я пью сладкий кофе. Сладкий, – с расстановкой произносит она. – Даже если ты не смог запомнить этот факт за кучу лет, то я только сегодня тебе об этом напоминала.

Цедит с мерзкой такой интонацией.

Прям, староста пятиклашек.

Желание задушить ее растет. Сама же сахар искала! Где я его возьму?

А Соня, бросив на меня презрительный взгляд, подходит к холодильнику и снимает с него целую пачку сахара и ставит ее на стол передо мной, как будто я слепой идиот.

Я снова начинаю кипеть, и тут до меня доходит.

Это что такое?

Она знала, где этот хренов сахар, но устроила целый спектакль с поиском? Довела до членостояния и бешенства просто так из любопытства? Она и с Дениской такое проворачивает?

Чувствую, как глаза наливаются кровью.

Кошусь на Илью Захаровича, который и не думает оставлять пост на кухне, хотя видно, что спать ему хочется. Сонькин отец следит за нами с подозрением в глазах. И если мне кажется, что наш «милый» утренний срачик, должен его успокоить в моем отношении, то по факту, слушая нас, он все больше мрачнеет.