Олег понимал лишь одно: как раньше, уже не будет. И только ему решать, разбираться, разруливать. Тогда казалось: это не так сложно, справится.

– Аля – это словами не описать, – делился позже он с Глебом. – С ней всё по-другому.

Ему всегда не хватало слов, чтобы выразить свои чувства. Особенно ей. Не робел, нет. Не тот характер. Вот в силу своей некой жёсткости и скупости эмоций считал, что косноязычен и не речист.

Его прорывало на откровенности только с братом. И то… рубил рукой, как топором, пытаясь подобрать, нащупать, осознать.

Он нырнул в её харизму и магнетизм с головой, а вынырнуть так и не смог.

– Я люблю тебя, – сказал в минуту близости, в самый первый её раз, и это было правильно, как дышать.

Она такая нежная и хрупкая. Он большой и сильный. Ему всё казалось: может сломать её ненароком, обидеть, а поэтому боялся дышать. И от избытка чувств – тоже.

Они сорвались и летели, летели, летели… как ошалевшие бабочки на огонь друг друга. Сгорали и возрождались, любили и наслаждались, мечтали и разбрасывались поцелуями – щедро, не копя впрок, будто понимали: им отпущено немного, совсем чуть-чуть вот этого всего, когда столы чувств ломятся от яств, которых завтра может и не стать.

4. Глава 4

– Что ты себе позволяешь, щенок! – бесился отец и пытался поднять на Олега руку.

Он никогда не думал, что дойдёт до этого, но ударить себя не позволил – остановил отцовский горячий порыв.

Естественно, всё зашло слишком далеко. Безусловно, он был беспечен, хоть они с Алей и пытались держать в секрете их отношения.

Але едва восемнадцать. Он женат. Да, Олег не стал обманывать и скрывать, что не свободен.

– Я не могу сказать, что мне всё равно, – покачала головой его девочка, – но я так люблю тебя, что всё остальное кажется не важным. Давай жить здесь и сейчас, а что будет завтра… то будет завтра.

И они жили. Тайком, скрываясь от мира и родных. Но мир их всё равно предал и догнал.

– Если ты ещё раз повысишь голос или замахнёшься, – сказал Олег тогда отцу, – то можешь считать, что у тебя больше нет сына.

Он видел, как обмяк отец, как враз потяжелели его могучие плечи. Они, Змеевы, очень похожи друг на друга. Из одного материала сделаны. И то, что его несгибаемый отец так быстро сдался и словно постарел лет на десять, больно зацепило. Но сдаваться он не собирался.

– Это моя жизнь, – заявил Олег твёрдо, – и хватит уже крутить мной во все стороны. Я хочу жить своим умом и собственным сердцем, без ваших указок и – тем более – приказов. Я собираюсь развестись с Линой.

– И что?! Что дальше?! – взвился отец. Глаза у него налились кровью, а губы тряслись от еле сдерживаемого гнева.

– А дальше буду жить. Так, как хочу. С той, которую люблю.

Он тогда ушёл, хлопнул дверью, не стал ничего слушать – слишком зол был на давление, резкость отца, на желание сломить.

Олег вдруг понял, что не жил своим умом – плыл по течению. Он не безвольная тряпка, просто тогда его всё устраивало, не вызывало отторжения. Но всё изменилось, и ему больше нет нужды плясать под чужую дудку.

Да, именно так он и подумал об отце: чужой. Всегда делал только так, как понятно и выгодно ему. И почему именно с ним? Почему Глебушку не напрягали? Или просто не пробил его час? И однажды и младшего точно так окрутят, опутают липкой паутиной обязательств и заставят, как марионетку, дрыгать ногами и руками под чужую мелодию и на потеху кому-то?

Олег старался не думать о несправедливости. А ещё больше – пытался не сорваться. На брата или мать, что приехала к нему на следующий день в его собственную квартиру. Не купленную отцом, а доставшуюся в наследство от бабушки и дедушки Алейниковых – родителей мамы.