– Слушаем вас, Элгарис, – вяло улыбнулась Ардаса.

– Я считаю, что ректор права, – начал он, и я с удовольствием отметила скривившееся лицо профессора по Воспитательной деятельности. – В Светлой академии давно не происходило качественных перемен, отчего мы просто не способны оценить всю полноту видения ректора.

– Уж вам-то, Элгарис, про давность ли говорить? – заметила Ардаса. – Вы учитесь у нас не так уж и давно. И это большая честь, что за вашу превосходную успеваемость вы были приняты в совет. Замечу, что кроме вас из адептов никто не удостоился такой чести, а потому вам следует очень взвешенно подбирать свои слова, потому что вы сейчас говорите сразу за всех адептов академии. Повторю для вас свой главный вопрос, Элгарис: откуда вам-то знать про тонкости нашей академии?

– История академии, госпожа Ардаса, – мило улыбнулся он, и на мгновенье его взгляд скользнул по мне. – Всё есть в учебных материалах. Нужно быть совершенно недалёким, чтобы не поинтересоваться историей нашей академии. И вы прекрасно знаете, что даже наши с вами слова прямо сейчас заносятся в исторические справочники.

– Ваши слова справедливы, Элгарис, – смягчилась Ардаса. – Но ответьте, как, по-вашему, отмена формы связана с качественными изменениями в академии?

– Очень просто, госпожа Ардаса, – спокойно ответил он. – Я, как адепт третьей ступени, со своего уровня видения, могу сказать, что свобода выбора среди студентов стоит очень остро. Я уж молчу про тех профессоров, которые в тайне ненавидят свою мантию, и мирятся с нею лишь потому, что у них нет выбора.

Вдоль стола пробежался ропот недовольства.

– Да как вы смеете! – вдруг вскочил седой профессор с пышными усами, лицо у него стало красным от негодования. – Наговаривать на профессоров – это почти что преступление! Моя мантия служит мне уже более десяти лет, и я ни разу не пожелал поменять её на что-либо ещё, понятно?! Так нахально позорить наши головы, стыдно вам!

Элгарис достойно вынес крик профессора, и лишь кивнул в знак согласия с его словами. Это парень был определённо не глуп, хотя, как по мне, вся заварушка вокруг отмены формы не стоила и выеденного яйца. И чего они так всполошились?

– Я полагаю, профессор Рунтли, – спокойно произнёс Элгарис, – что мои слова в меньшей степени относились именно к вам. Я ведь не сказал, что все профессора ненавидят свои мантии, напротив, мне известно лишь о некоторых из присутствующих, имена которых по очевидным причинам, я называть не стану.

Зачем он это делает? Если он врёт, то заслужит лишь осуждения со стороны всех присутствующих, включая меня. А если говорит правду, то те, кто действительно ненавидят мантии академии, могут просто уничтожить его своим предвзятым отношением в предмете, который преподают.

– Спасибо за мнение, Элгарис, – отозвалась Ардаса. – Садитесь.

И он занял своё место.

– У кого ещё сложилось однозначное мнение на этот счёт? – продолжила она. – Жду поднятой руки.

Одна рука поднялась в воздух, и я с возмущением воззрилась на Гульдора.

– Ничего личного, ректор Миракса, – тихо прошептал он. – Но я с вами категорически не согласен.

Я обиженно пожала плечами в знак неодобрения, но ничего не ответила.

– Прошу вас, Гульдор, – дружественно улыбнулась Ардаса. – Говорите.

Мой заместитель встал, гордо поправив свою мантию.

– Не могу не заметить, – начал он, – что в нашей академии есть свои традиции, и свои правила. Всё это – результат исторических преобразований и мыслительной деятельности на благо академии. И мы не можем просто так разбрасываться нашими устоями и нашей историей. Я считаю, что наши мантии – это гордость нашей академии, а потому носить её обязан каждый, кто считает себя её частью.