Вокруг его глаз постепенно скапливались морщинки, а я становилась все полнее, бесформеннее и взгляд постепенно гас. Теперь мы встречались на улицах, в парках и снова пили вино. Мы делились семейными новостями, путешествиями и просто всякой ерундой. Я не умею разлюбливать до конца и Дима не был исключением.

Со временем стало не до него. Я попрощалась с иллюзией, что моя личная жизнь когда-то будет простой, а Дима создавал дополнительный шум. Тем временем он не унимался. Названивал мне каждый день по много раз и я устала сопротивляться, тем более жили мы рядом.

– Ладно, – сказала я. – Бери шампанское, конфеты и приходи.

Я открыла холодильник, где сыр был перманентно, а остальные продукты – опционально. Нарезала аккуратно дорблю, к которому мы не притронулись. Дима грустно оглядел мои временные владения, но я быстро перевела тему в сторону его жизни.

Теперь (спустя семь, кажется, лет) Дима работал на серьезной работе и рассказывал мне о корпоративных интригах. Я же была востребованным автором в серьезных изданиях, но выглядели мы как два дурака с потухшими взглядами.

Он открыл шампанское, разлил в бокалы и мы пошли на балкон. Он выходил на центральную улицу нашего спального микрорайона. Было лето. Мы дышали зеленью деревьев в метре от нас и дымом сигареты, которую он закурил. Мы больше не смеялись как подростки, но, по традиции, с первой секунды распахнули друг другу душу.

– Меня сломали на этой работе, – выпалил Дима.

– Может быть, ты просто повзрослел.

В том году моя жизнь мне уже не казалась настолько легкой и простой. Я себя чувствовала одновременно и сломленной, и повзрослевший.

Дима теоретически со мной согласился. Мы продолжали про работу и друзей, когда он вдруг сказал:

– Ты не для этого города.

– А для какого?

– Ну для Львова, Харькова, Киева.. Не важно. Но не для этого города.

– Почему?

– Ты просто другая.

В тот раз мы виделись с Димой в последний раз. Пришлось ему пригрозить, чтобы больше мне не звонил. Сработало. Я знаю, что не смотря на нелюбовь к городу и своей новой работе, он женился, а значит, еще глубже пустил корни.

Живя в Киеве, я часто вспоминала его слова. Почему-то хотелось ему написать, но я себя останавливала.

Я видела его фотографии. Выглядел он повзрослевшим, но довольным жизнью.

– Я обязательно вернусь, – сказала я на работе и уже через пару дней стояла на просторном киевском вокзале.

Люди лечат тоску таблетками, а я – поездами в направлении дома. Уже давно я не была в такой прострации. Перед выходом из квартиры я раз тридцать проверила, перекрыла ли я газ и воду и уже даже думала никуда не ехать, но все-таки решилась.

Я ждала, пока зажжется мой номер платформы. Мысли о редакторских задачах на завтра постепенно уходили на второй план, как и офисная жизнь с макбуками, кофемашиной и красивыми девушками в корпоративной столовой.

Меня ждал билет в плацкарт и ночь в поезде, но это совсем не пугало. В этот раз на вокзале было много провожающих и, как обычно, царила суета.

Одна девушка нервничала особенно сильно. Она спрашивала у всех подряд, как ей не пропустить поезд в Мариуполь. Люди показывали ей на табло, но она все еще не понимала. Тогда я сказала, что тоже еду на этом поезде. Она очень обрадовалась и подошла ко мне.

– Как здесь все запутано, – сокрушалась она.

Я удивилась тому, что она никогда не была в Киеве.

Тогда она рассказала, что была лишь однажды, когда ехала в Польшу на работу флористом, но работать пришлось на мясном заводе. Она рассказала мне, что почти ничего не заработала и в знак благодарности подарила мне польскую шоколадку.