– Девочки, вы долго? – сказала она заготовленную фразу, и мы с Бахти быстро вышли.

– Идеально, – восхищенно прошептала Анеля, когда мы как ни в чем ни бывало зашагали по холлу обратно в зал. – Если бы вы только видели их лица.

В зале что-то неуловимо изменилось. Висели все те же кремовые шторы с ламбрекенами, схваченные золотыми шнурами. Официанты бегали с тяжелыми подносами, звучала все та же группа, на экране повторялась лавстори, Айдар ходил с приклеенной улыбкой, Бота с настоящей, но вот сидит тетка Айдара с каменным лицом, вот не самая близкая подруга Боты наблюдает за ней с новым интересом.

Я всегда считала, что портить праздники – это последнее дело, этому нет и не может быть оправдания. И что бы мне ни предъявляла позже Бота, в одном она не могла меня обвинить: свадьбу я ей не испортила.

Я только внесла неизвестность в ее некогда предсказуемое будущее.

Единственным положительным последствием этой свадьбы было отсутствие похмелья поутру. День стоял ясный, о вчерашней мороси напоминал только угвазданный подол, и можно было сделать вот что: можно было пойти на летник Лангедейка8 вчерашним составом неверящих в счастье новобрачных, если бы только мама не пригласила меня на обед по случаю новостей Гастона.

Я приняла душ, оделась и пошла к маме пешком, параллельно отвечая на массу сообщений – Карим интересовался моим настроением, Бахти с восторгом пересылала мне сообщения, которые ей прислал Ануар, Юн постучался ко мне в друзья, Бота прислала всем гостям рассылку с благодарностью и пятью орфографическими ошибками в десяти словах, Анеля настаивала на планировании следующей встречи вшестером в ближайшую пятницу. Через двадцать минут виновник обеда Гастон уже открыл мне дверь: он просиял, увидев меня, и крепко обнял.

Гастон сегодня прихрамывал. К голубым брюкам и белой рубашке он напялил черные подтяжки. Достаточно было увидеть эти педерастические подтяжки, чтобы понять о Гастоне три основополагающие вещи: он зависит от отца, как рыбки в аквариуме от искусственного вентилирования, все, о чем его ни попросишь, он сделает через жопу, и он смотрит на себя в зеркало во время секса.

На самом деле его звали Бейбит, но я называла его Гастоном9. Он был атлетически сложенным, улыбчивым до тошноты сыном моего отчима, с которым мы росли с пятнадцати лет и который был так похож на придурка из «Красавицы и Чудовища», что каждую встречу я смотрела на него и думала: сейчас он достанет две дюжины сырых яиц и начнет ими жонглировать.

Согласно легенде Гастона, он получил травму вчера на футболе. Он делал вид, что терпит боль и не жалуется, но это молчание, это перекошенное лицо, эти подавляемые вздохи только привлекали к нему больше внимания, на что он, вне всяких сомнений, и надеялся. Я совершенно уверена, что в футбол он играть не умеет, и только картинно травмируется в первые пятнадцать минут, чтобы оставшееся время героически подбегать к мячу, с опозданием, конечно, а потом, тяжело дыша, наклоняться вперед, упираясь руками выше колен.

Но мама души в нем не чаяла. Она относилась к нему с таким уважением, как будто полгода назад он вернулся из экспедиции, а не закончил магистратуру, и будто его грядущая свадьба была событием уровня династического брака. Мама восхищалась всем: как он катается на борде, как много у него друзей, как хорошо он ладит с любым начальством. Но чем ослепительнее улыбался Гастон, тем больше грехов я в нем предполагала – было в этой идеальной улыбке что-то отталкивающее, что-то малочеловеческое. Иногда он выкладывал видео со своих гулянок: вот он хлопает моделькам, очарованным его костюмом-тройкой, и делает такое выражение лица, типа это рок-н-ролл, ребята, вот он прыгает с прогулочной яхты друзей в море – ровно в тот момент, когда камера точно направлена на него. Я в жизни не слышала от него ни одной смешной шутки, но он почти всегда сиял, будто собирался произнести нечто феерическое.