Однажды Филипп приехал поздно ночью, она еще не спала. Ребенок отчаянно пинался у нее в животе, будто танцевал под музыку, которую слышал только он.

Подъехала машина, открылась и закрылась входная дверь. Вита ждала, что Филипп поднимется в спальню, но его все не было. Она спустилась на первый этаж, Филипп сидел в гостиной с бокалом кальвадоса в руке и смотрел в одну точку, на его светло-сером костюме багровели кровавые пятна. В раскрытом вороте рубашки виднелся бронежилет. Филипп моргнул, отпил кальвадоса, заметил ее.

– Ты чего не спишь?

– Ребенок волнуется, – ответила Вита, словно не заметила кровавых пятен.

Филипп поставил бокал на журнальный столик, встал, подошел к ней, положил руки на живот, оставив на пижаме багровые отпечатки. Малыш почувствовал прикосновение отца и затих.

– Сына Артемом назовем, – сказал Филипп, – он мне сегодня… он мне жизнь спас.

Вита помнила рыжеволосого парнишку-телохранителя, месяца два только работавшего на Филиппа.

Она накрыла ладони Филиппа своими, пальцы стали липкими от крови.

– Хорошее имя. Идем в кровать.

Филипп моргнул, заметил, что испачкал ее, отдернул руки и сжал кулаки.

– Ты иди, я еще посижу. Мне надо… подумать…

Вита ни о чем не спросила, но не ушла, села рядом с ним и прильнула к груди.

– Смотри, кто это у нас? – Софья приподняла младенца на руках. – Мама, да? Мама.

– Доброе утро! – сказала Вита, на этот раз искренне. – Пора кушать, маленький, проголодался?

Она села в кресло, приняла малыша у Софьи, освободила налитую грудь.

– Ай! – удивленно вскрикнула Вита, когда Тема жадно впился в сосок. – Ночь нормально прошла? Не кричал?

Софья отошла к пеленальному столику, усмехнулась:

– Спал как младенец.

– Ты не видела Филиппа?

– Он уехал еще до рассвета.

Вита нахмурилась, вспомнив, чем вчера, вернее, уже сегодня у них все закончилось. Нехорошее предчувствие только усилилось.

– Так, ты не переживай, а то он почувствует. Уже глазенки испуганно таращит.

Вита посмотрела на сына, увлеченно чмокающего губками, глазенки и впрямь были широко раскрыты. Надо успокоиться, взять себя в руки.

– О, вот и папаша.

Филипп стоял на пороге детской и смотрел на нее.

– Ты завтракала? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Нет, сначала Тему покормить хотела.

– Тогда жду тебя внизу. Гостей выпровожу, и позавтракаем вдвоем, по-семейному, – Филипп усмехнулся. – Черт, не верю, что у меня семья есть.

Вита улыбнулась. В мягком утреннем свете, с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами, в приспущенном с плеча платье и с младенцем у груди она была невыносимо прекрасна. Филиппа будто резанули ножом по сердцу, не имел он права на нее даже смотреть, не то что женой называть. Самый чистый и светлый образ – мать, кормящая ребенка, и не ему, Дьяволу, им любоваться. Все в комнате казалось таким правильным, нужным: и свет, искрящийся в волосах Виты, и младенец у нее на руках. И лишь он – лишний.

Филипп провел ладонью по волосам, прогоняя дурные мысли.

– Помочь тебе подарки разобрать после завтрака?

Вита удивленно взмахнула ресницами. Филипп усмехнулся. Да уж, не Дьяволу такие предложения делать.

– Да, – ответила она и подняла Темку, положив на плечо, чтобы срыгнул, беззастенчиво оставив грудь открытой. Такая естественная и правильная в своей непосредственности, что Филипп со всей ясностью осознал, если с ними что-нибудь случится, ему останется только пулю себе в лоб пустить.

– Девятнадцатый век, Франция, – прокомментировала Вита, вертя в руках полупрозрачную вазу с рисунком слона, балансировавшего на шаре, – мне кажется, или нам ее переподарили?

Филипп хохотнул:

– Можем тоже переподарить, если не нравится.