Навсегда многоточие…

Ночью его девочке снились кошмары. Снова. Филипп так и не заснул, прислушивался к дыханию Виты, тихим стонам, поглаживал ее по волосам, шептал, что все хорошо, она в безопасности. Но там, во снах, это было не так. Она звала его на помощь, а он не мог ее спасти, не мог вырвать из того страшного места. От кого она убегает по темным коридорам бесконечного лабиринта? От кого прячется, дрожа и плача в холодных камерах собственного подсознания? От маньяка, убивавшего женщин, которого Филипп зарубил топором, когда он похитил его девочку? Или от Рафаэля Акчурина, упокоившегося в скотомогильнике?

Вита дернулась во сне, всхлипнула:

– Фил!

Филипп крепче прижал ее к себе.

Прикрыл веки, вспоминая ночь, когда они с Тимофеем казнили Акчурина. И это был единственный раз, когда брат не просил проявить снисхождение, простить, отпустить. Тимка стоял, крепко стиснув челюсти и кулаки, наблюдая, как на дне глубокой ямы ворочается человек, издевавшийся над Любой. Брат не произнес ни слова, но не отвел взгляда, даже когда к яме подъехал трактор и сбросил с ковша вниз дохлую корову. Лишь вздрагивал от каждого вопля раздававшегося со дна. Филипп стоял рядом и молча курил, они уже все сказали и друг другу, и твари, подыхавшей в яме.

Все не то…

Не от Рафа и маньяка Вита просила защиты, а от уродов, которые ее изнасиловали.

Филипп в десятый раз за ночь подумал: нельзя было соглашаться на ее просьбу.

– Я найду их и убью. Всех до одного. – Он провел по лбу Виты, убирая светлую прядь, упавшую на лицо.

Не дожидаясь, когда наступит утро, Филипп встал с кровати, оделся, осторожно отпер дверь. Обернулся, посмотрел на жену. Вита тревожно заворочалась, почувствовав, что его нет рядом, затем подтянула колени к груди. Такая беззащитная, хрупкая, что от невыносимой нежности сердце словно пронзило цыганской иглой.

Филипп вышел и осторожно закрыл дверь.

– В «Пандемониум», – бросил он на ходу водителю, старающемуся сдержать зевоту.

Небо едва начало светлеть.

Филипп пересек полутемный зал. Столики и стулья еще стояли по углам, затянутые в пленку, за барной стойкой на полках царила пустота. Саму стойку скрывала белая ткань. Только огромная хрустальная люстра, свисавшая с потолка, ждала, когда свет преломится в тонких гранях и ударит в танцующую толпу.

Если в зале свет еще просачивался сквозь витражи, расцвечивая клуб адским заревом, то на подземных уровнях коридоры тонули в темноте. Под особняком, пользовавшимся дурной славой еще в царской России, располагались даже не подвалы, а катакомбы. Некоторые помещения Мастер решил оставить без изменений, они уже соответствовали его замыслу. Одно из них – камера для наказания провинившихся крепостных. Ржавые решетки отгораживали от коридора пространство в полтора метра высотой и шириной в метр, чтобы нельзя было встать или лечь в полный рост, только сидеть, поджав ноги.

Малюта стоял рядом с решеткой и невозмутимо чистил ногти ножом-бабочкой. Еще двое из людей Филиппа устроились на мягких диванах напротив камеры и потягивали кофе.

Мужчине, скрючившемуся на полу камеры, на вид было лет тридцать. Подбородок зарос щетиной, вокруг глаз лежали тени после бессонной ночи. Длинные русые волосы падали на лоб, рассеченный у правого виска. Кровь засохла на щеке и запятнала ворот светлой рубашки-поло. Завидев Филиппа, мужчина постарался выпрямиться и приосаниться.

– Я хочу поговорить с сестрой, – сказал он уверенно.

– А я хочу, чтобы ты и твои дружки, которые испортили жизнь моей жене, сдохли, харкая кровью.

На лице Александра Чехова не дернулся ни один мускул. Похоже, маменькин сынок, которым его запомнила Вита, изменился за те семь лет, которые прошли, после того как она сбежала из дома.