Наша делянка располагалась километрах в двух от дома. Добравшись до нее, я рьяно взялась окучивать рядки. Делянка была не очень большая, но детских силенок хватило ненадолго. Уже к середине поля я крепко устала. И все-таки жар обиды придавал сил. Во мне всегда было что-то такое – не злость, не жестокость, а некий боевой настрой и готовность сопротивляться. Наперекор всему и через «не могу» – доказывать всем и себе, что я не сдамся, что я была, есть и буду! Возможно, это качество передалось от моего папы. Он тоже не умел работать плохо и вполсилы. На работе у него по этому поводу были даже конфликты. Как ударник он вечно висел на доске почета, собственным трудом доказывая, как много можно успеть сделать за рабочий день. Только вот равняться на таких всегда трудно. Тем не менее, государство корректировало нормативы именно под стахановских передовиков. А потому какой-либо любовью общество к ним не пылало. Вот и я не останавливалась, пока не прополола и не окучила все до единого рядка. Устала так, что, казалось, руки вот-вот отвалятся.

Когда я вернулась, родители были уже дома. Видок мой, конечно, их удивил – потная, чумазая, с тяпкой через плечо.

– Ты хоть знаешь, что у тебя сегодня день рождения? – такими словами встретила меня мама. – Тебя и подарок ждет, а ты вон что удумала – на огороде копаться…

Все тут же и разрешилось, и я снова была счастлива. Никто ни о чем не забыл, и мои родители по-прежнему меня любили. Подарочный кулек с конфетами действительно лежал на столе не тронутый – поджидал меня.

Мама отправила дочку-именинницу умываться, а мой гордый доклад об окученном огороде приняла, удивленно покачав головой. Ну, а про свою глупую обиду я родителям, конечно же, рассказывать не стала.

Праздничный чай с конфетами был чудесен, только вот сил на празднование у меня не осталось. Нацеловавшись с родителями, я прилегла отдохнуть на топчан и тут же уснула.

Жизнь в городе была пестрее, чем в деревне, но некоторые занятия у нас оставались прежними. Так летом мы ходили в лес за пиканами, крапивой, лебедой. Собирали землянику, костянику. Обязательным был поиск хвороста. Если с нами шел отец, то крепкой дубиной он сбивал с сосен сухие ветки. Мы подбирали их, обвязывали веревками, на спинах несли домой. Дрова по возвращении складывали в сарайчик возле барака. Он так и назывался – дровяник.

В речке Вязовке купаться было невозможно, а потому плавать я стала учиться только в Свердловске. В лесу, на окраине Эльмаша, располагались Калиновские разрезы, туда мы и бегали дворовой компанией купаться. Я плавала у самого берега – и исключительно по-собачьи. Стиль самый нелепый из всех возможных. Движений много, толку – ноль. Мои друзья и подруги отважно переплывали на другой берег, а я барахталась на одном месте. Дальний берег казался мне удивительно далеким. Хотя и было там всего-то метров пятьдесят с небольшим. Если позволяла погода, и срочной работы не было, мы проводили на разрезах целые дни – играли в волейбол, плескались, загорали. Хорошо помню, что еды с собой никакой не брали, но есть почему-то не хотелось. Странные у нас были организмы…

Еще помню соседа по бараку Николая, который, выпив, бегал по коридору, пугая людей пьяными криками, признаваясь, что некогда участвовал в расстреле царской семьи. Показывал – как и в кого стрелял, рыдал и смеялся. Кто-то верил ему, кто-то нет. Но поглядывали на звероватого соседа с опаской. Слабоумные сестры Николая работали дворничихами, а сам он производил жутковатое впечатление. Этакий Шариков Полиграф Полиграфорвич. Так что внешне на роль цареубийцы он вполне подходил. Но как оно было в действительности, сегодня уже не доискаться. В свете множества версий не столь уж сумасшедшей представляется и та, в которой под видом царской семьи большевики расстреляли случайных жертв, а самих Романовых по подземному ходу, оставшемуся еще с Расторгуевских времен, вывели за пределы оцепленного периметра, переправив за границу. Своя логика в этом наличествовала. Достоверно известно, как тот же Ленин пытался предотвратить расстрел князей Романовых в Петрограде, послав Горького с собственноручно написанным указанием выпустить Великих князей на свободу. Однако чекисты решили по-своему. Ленина не послушали, а Горького опередили.