– Я… Мне… семнадцать, – ответил Девон, вопросительно глядя на неё, словно уже ни в чём не был уверен.

Мин повернулась к Мэй:

– Вот видишь? Видишь? Вот что происходит, если не пользоваться кремом от солнца и целыми днями ширяться! – Она снова повернулась к Девону: – Она просто милый, невинный ребёнок! Как ты посмел воспользоваться ею!

Мин полезла в карман куртки.

Мэй ахнула.

– Мама, не-е-е-е-е-ет!!!!!

Мин вытащила рисунки Мэй и шлёпнула их на прилавок. Все подошли ближе, чтобы лучше рассмотреть. На верхней картинке был изображён Девон в образе русалки. Тайлер усмехнулся.

– Чаво? – недоумевающе промямлил Девон. Мэй только что задыхалась от волнения.

– Вот чудила! – сказал Тайлер, указывая на Мэй.

– Прямо маньячка, – прошептала какая-то девушка своей подруге.

Девон уставился на рисунок, затем посмотрел на Мэй.

Спрятаться было некуда, и Мэй отвела глаза. Её щёки горели.

Смех гремел всё громче.

И тут её мать окончательно всё испортила: она достала благовония и помахала ими, как будто проводила обряд экзорцизма[4]:

– Изыди… хулиган!

Новый взрыв смеха. Мин поставила благовония на стойку, а затем вывела Мэй из магазина.

Мин и Мэй сели в свою машину. Мин с удовлетворением хлопнула дверью. Мэй села на пассажирское сиденье и вся сжалась от стыда. «Как моя мать могла так поступить со мной? Нет, стой, – думала она. – Мама не виновата». Мэй сообразила, что её стараниями всё выглядело так, будто Девон к ней приставал! Её мать просто сделала то, что сделала бы любая на её месте. «Ты тупая, тупая, тупая!» – она ругала себя.

– Слава богу, я вмешалась, – сказала Мин. – Этот дегенерат больше к тебе не подойдёт. – Она заправила прядку волос за ухо Мэй и положила руку ей на плечо: – Так, есть ли что-то ещё, что мне следует знать, Мэй-Мэй?

Мэй сжала кулаки.

– Нет. – Она фальшиво улыбнулась. – Всё в порядке.

Когда Мэй вернулась домой, она отправилась спать и у себя в комнате разрыдалась в подушку. Затем она села в кровати и отчитала себя резким шёпотом:

– Ты что, больная! О чём ты только ДУМАЛА? – Сердце у неё жгло чувство горечи и сожаления. – Зачем ты рисовала всё это? Все эти ужасные вещи! – Она металась по комнате, словно ища выход. – Ничего страшного… Всего лишь нужно переехать в другой город, поменять имя…

Снова плюхнувшись на кровать, Мэй взяла в руки свою грамоту за успехи в учёбе.

– Ты этого не заслуживаешь. Ты просто гормональная ДИКАРКА. – Она разорвала грамоту. – Как и все остальные!

Мэй взяла с тумбочки фотографию себя с матерью. Раздираемая противоречивыми чувствами, она заплакала.

– Мамочка… – Девочка погладила рамку, словно живое существо. – Мне очень жаль!

Она встала перед напольным зеркалом и попыталась взять себя в руки.

– Ты её ГОРДОСТЬ и РАДОСТЬ, – сказала она своему отражению, – вот и веди себя соответственно!

Мэй ударила себя по лицу. Затем она схватила тетрадь, разорвала листы с рисунками и сунула их в корзину для мусора.

Она глубоко вздохнула, ещё раз посмотрела на себя в зеркало и ткнула в отражение пальцем со всей серьёзностью.

– Этого больше… никогда… не повторится.

Она выключила свет, нырнула в кровать и свернулась калачиком под одеялом.

Но этот кошмарный день ещё не закончился… пока не закончился.

В ту ночь, пока Мэй спала, во дворе было тихо. Позвякивали китайские колокольчики. Свет свечей лился на алтарь в храме, где Сунь Йи глядела с гобелена, висящего на стене. Вдруг порыв ветра загасил свечи, и наступила тьма.

Дождь застучал в окно. Полыхнула молния, и Мэй зашевелилась во сне.

Ей снились каменные статуи, охранявшие храм. Во сне они были залиты жутким красным светом. Снова вспыхнула молния. Глаза панд-хранителей засветились белым, а затем статуи взорвались, послав вверх, к небу, две колонны белого света. Сотни красных панд побежали по карнизам храмовой крыши, будто крысы, бегущие с тонущего корабля.