Мы доезжаем до места сбора экскурсии, и тут оказывается, что русскоговорящих туристов кроме меня нет. И гид принимает гениальное решение не тратить время всего на одного человека и начинает вести свой несомненно эмоциональный, но ни хрена не понятный рассказ на трех более популярных: английском, немецком и французском.

А я… да просто плюю на эту экскурсию через пятнадцать минут и возвращаюсь в машину к Нику, который отказался от моего предложения оплатить его участие. Он стоит, прислонившись к боку авто, снова глядя в небо. И откровенно уже любуюсь им, не запрещая себе больше отмечать все больше и больше притягивающего меня неумолимо безмолвного обаяния этого мужчины.

– Но, Лана, почему вы не поднялись вместе со всеми? – изумляется он. – Там очень красиво. И там нереальное, просто фантастическое звездное небо. Вы такого больше нигде не увидите.

А я уже вижу самое прекрасное небо на этой планете – то, что отражается в его глазах. И внезапно пьяна от этого. Пьяна, но недостаточно.

– Знаешь, мне не жаль потерять эти деньги. Честно. – Я колеблюсь всего секунду, решая, поддаться или отказать себе. Но на самом деле решение мною уже принято. – Потому что если бы я не повелась именно на эту экскурсию, я бы ни за что не встретила тебя.

И первая тянусь к нему за поцелуем. На полпути снова пугаюсь, пораженная “что-же-творю” вопросом. И, помедли Ник хоть мгновение, дай он мне смалодушничать, я опомнилась бы. Но жадные губы встречают мои задолго до пресловутой половины пути. Это не поцелуй-изучение, вопрошение о границах. Нет, сразу же погружение. Его язык вторгается в мой рот, но тону в этом мужчине я. Тону охотно, отвечая на его мгновенную опаляющую мою душу и кожу жажду. Подчиняюсь, плавлюсь под его стискивающими меня, как готовое ускользнуть видение, сильными руками. Вплавляюсь в жесткое тело, следуя повелительному жару алчно оглаживающих ладоней. Он целует сначала торопливо, пьет меня, словно утоляя долгую жажду, но захлебываюсь дыханием и им я. Вжимаюсь, размазываюсь по нему, приветствуя болезненное давление его твердой плоти на мой лобок и втираюсь еще сильнее, следуя повелению сжимающих ягодицы мужских рук. Нет ничего сейчас, кроме нас и бескрайнего звездного неба, что видело такое миллион миллионов раз и увидит еще столько же. Нет ни грусти, ни разочарований, ни вкуса пепла от потери самого важного в жизни чувства. Нет вчера и завтра, нет никого, только мы.

Ник обрывает поцелуй, чуть отстраняется, вглядываясь мне в лицо снова пристально, но больше не ища, не предлагая, не вопрошая. Уже обладая. Он ничего не говорит, просто обводит вокруг машины и, открыв дверцу, усаживает на пассажирское. Наклоняется, запустив пятерню в волосы и вынудив откинуть голову, целует снова. Теперь это уже не первая жадность.

Это поцелуй точка.

Та черта, за которой невозможен поворот назад или отступление.

Пристегнув меня, он садится на водительское, и мы едем домой. Не несемся сломя голову, как если бы боялись расплескать накрывшее возбуждение, развеять его, не успев. Это не то, что может пройти, исчезнуть. Это пламя не гаснет, подхваченное бьющим в лицо свежим отрезвляющим ветром. Оно пылает ровно и жарко и поднимается только еще выше каждый раз, когда Ник подносит к губам и целует мои пальцы, переплетенные с его на протяжении всего пути. Больше никаких касаний, ласк, слов. Все уже есть. То, что должно случиться – неотвратимая неизбежность, так что нет никакой разницы, с какой скоростью мы к нему приближаемся.

Перед домом я не выскакиваю из машины, а терпеливо жду, пока Ник обойдет и откроет дверцу, протягивая сразу обе руки. Дело не в джентльменском жесте, а в том, что я снова хочу сразу же нырнуть в плен его рук, в него.