На следующее утро я позвонила домой, попросила у отца прощения за вчерашние оскорбления, сказала, что уже успокоилась, что собираюсь поехать напрямую в университет, и попросила не волноваться.

Он тоже поругал себя за то, что вечером потерял терпение и был несдержан. Он рассказал, что та женщина была не только их с мамой подругой, но еще и главной свидетельницей на их свадьбе. Из-за некоторых исторических причин, которых мне не понять, она до сих пор не замужем. При жизни моя мама-директор частенько полушутя-полусерьезно говорила ей: «Если когда-нибудь я уйду раньше, чем Цзысы, ты уж позаботься о нем вместо меня».

Объяснение отца звучало прямо как сюжет из какого-нибудь романа.

– Па, я весьма растрогана вашими отношениями и впредь больше никогда не буду делать таких безответственных высказываний.

Поняв, что я ему не верю, он принялся объяснять более доходчиво:

– Твоя мама оставила нам предсмертное письмо, как вернешься, я тебе покажу. Не нужно думать, что если твоей мамы не стало, то этот дом перестал быть твоим. Он всегда будет твоим!

– Хорошо, папа, – ответила я, в душе понимая, что это горячо любимое мною место уже навсегда перестало быть моим домом.

Собственно, как оно может оставаться моим?

Как мне себя чувствовать, если там будет жить совершенно чужая женщина, и как поступать потом, когда появятся все ее многочисленные родственники и друзья?

Мне вдруг вспомнились слова Хань Биня: «Непросто, непросто».

В какой-то степени я его даже поняла.

Даже если бы я доверилась отцу, наши с ним осложнившиеся отношения я выносила бы уже с большим трудом.

В любом случае стопроцентного доверия к его словам у меня не возникло.

Утром следующего дня я прямо из отеля отправилась в университетский кампус.

В один миг моя жизнь обрела цель – не какой-то общий ориентир, а всего лишь четкую промежуточную цель: взяться за учебу с удвоенными усилиями и по окончании университета добиться наивысших достижений; затем поступить в магистратуру и возможно даже в аспирантуру. С направлением и специальностью я пока что не определилась. Но одно поняла точно: в своей жизни мне следовало полагаться только на себя. Если после маминой смерти я по-прежнему буду во всем зависеть от отца, то более никчемной, паршивой жизни и представить себе нельзя!

Мне следовало приступить к созданию той фактической судьбы, о которой говорила мама-директор!

Однако все мои устремления превратились в мыльный пузырь.

В студенческой столовой мне при всем честном народе залепила пощечину одна студентка с факультета искусств.

Она оказалась бывшей девушкой Хань Биня, и теперь они восстановили отношения – как говорится, «разбитое зеркало снова стало целым». Всю вину за их прошлую ссору она переложила на меня, хотя я и ведать не ведала, что у Хань Биня была подружка.

В порыве отчаяния я схватила чашку с горячим супом и выплеснула ей в лицо.

Меня наказали, и теперь я превратилась в местную знаменитость.

Пускай я стала гораздо более стойкой, в учебе это никак не помогало.

Но что действительно мешало мне добиться поставленных целей, так это шэньсяньдинцы – люди, которых я знать не знала, но которые называли меня своей родственницей.

Для начала меня просто завалили письмами. Зная, что мой отец – мэр, родственники просили помочь им то так, то сяк, уладить для них то одну, то другую проблему. Поскольку мужья обеих моих сестер также считались родственниками, то в число прочих, соответственно, входили и родственники их родственников.

Как-то раз мне в общежитие позвонил отец.

Он сказал, что его часто беспокоят мои близкие, и велел передать им, мол, будет лучше, если при возникновении каких-то проблем они сперва будут обращаться в соответствующие ведомства типа отдела по рассмотрению жалоб.