Он выглядел забитым дальше некуда.

Между тем моя мама-директор снова неестественно засмеялась.

– А можно я ее обниму? – неожиданно попросил он.

На какую-то секунду мама остолбенела, но тут же взяла себя в руки и чинно отозвалась:

– Можно. Отчего же нельзя? Мне будет очень приятно.

Сидя на кровати со свешенными ногами, мужчина тут же протянул ко мне руки.

Но у меня не возникло никакого желания подходить к нему. Я его не боялась – он же был моим спасителем и к тому же маминым пациентом, да и мама стояла рядом, так что никакого страха перед этим пожилым мужчиной я не испытывала, – но меня отталкивал исходящий от него ужасный запах: из-за своих ран на ногах он наверняка уже несколько дней не мылся.

Поэтому я топталась на месте.

Мама положила мне руки на плечи и, легонько подтолкнув, ласково прошептала:

– Дядя тебя любит, пусть дядя тебя обнимет.

В тот момент меня прямо поразило, почему мама вместо того, чтобы сказать, что я ему «нравлюсь», сказала «любит». Но не успела я еще предаться своему удивлению как следует, как мужчина уже крепко стиснул меня в своих объятиях.

Отпускать меня он, похоже, вовсе не собирался. Я слышала его сбивчивое дыхание и то, как сильно бьется его сердце.

Еще никто в жизни не обнимал меня так крепко, поэтому мне было очень непривычно. Казалось, он вот-вот заплачет.

Мысленно прося о помощи, я повернула голову к маме.

– Дядюшка Хэ, давайте-ка сделаем перевязку, – вмешалась она.

Он ослабил хватку, я тут же вырвалась из его объятий и со всех ног бросилась подальше от его дома…

Вечером, накануне нашего отъезда из Шэньсяньдина, мама паковала вещи, когда кто-то с улицы позвал ее: «Директор Фан!» Выглянув в окошко, я увидела на пороге старенького дедушку, у него была длинная борода, почти вся белая.

Выйдя за порог, мама почтительно приветствовала его, назвав партсекретарем. Кроме двух моих сестер и родного отца, он был четвертым взрослым жителем Шэньсяньдина, с которым мне довелось сблизиться. Под словом «сблизиться» я имею в виду, что я могла этих людей расслышать и разглядеть. Если первые трое произвели на меня несколько странное впечатление, то этот вызвал любопытство. Что касается остальных взрослых здешней деревни, они смотрели на меня лишь издалека – соответственно, и я наблюдала за ними издалека; приближаться друг к другу мы не приближались.

Партсекретарь мельком взглянул на меня и тихонько сказал маме:

– Меня не проведешь.

– Какие будут указания? – так же тихо спросила мама.

– Как партсекретарь я кое-какую власть еще имею, но в остальном от моих указаний толку мало. Директор Фан, мы с тобой знакомы уже почти тридцать лет и понимаем друг друга с полуслова. Кое-что я должен высказать тебе прямо.

– Говорите, все приму к сведению, – почтительно откликнулась мама.

– Эх! Ну как мне тебе еще объяснить? Таких замечательных женщин, как ты, не найдешь во всем уезде, но то, что ты натворила, а ты прекрасно знаешь, о чем речь, это просто безумие!..

Партсекретарь так разволновался, что хотел уже было ткнуть маме-директору пальцем в лицо, однако, задрав руку, на полпути опустил ее и заложил за спину.

– Я догадывалась, что вы будете ругаться, но подумала: ведь в один прекрасный день она может оказаться здесь сама… поэтому…

Первый раз в жизни я видела, как мама потеряла уверенность.

– Будто не понимаешь, что представляет из себя Шэньсяньдин? Думаешь, в один прекрасный день тут и правда поселятся небожители[23]? Тоже мне… У нас тут скотина на свободном выгуле – или прикажешь для нее специальные места выбирать? Знаешь, как в народе говорят: раз уж взялся помогать, так помогай до конца, раз уж кого спасаешь, так спасай до конца! Надеюсь, директор Фан, ты хорошенько подумаешь над этими словами!..