– Детка, я приеду, как только смогу, обещаю. Ты же знаешь, что при первой возможности я сразу к вам. Когда у тебя отчётный концерт? – Неужели она о таком ещё помнит? Я поражена.

– В начале июня. Скоро начнётся подготовка.

– А ты начни сейчас, – вот что меня всегда злило в её лжи, так это игра в примерную, обычную маму, с которой справлялась в пол силы.

Мама, там, где не надо, учит нас правильно жить, а там, где она правда была нужна мы с сестрой, получали только отговорки. В прошлом месяце мне было так плохо, что я, не выдержав этого груза сорвалась и сама позвонила ей, чтобы поговорить. Помню, как я обрадовалась, когда она ответила, и не забуду, как сильно расстроилась, когда она попыталась скорее закончить разговор. Я не успела сказать, что больше трёх месяцев у меня плохое настроение, что я чаще задумываюсь о том, что было бы, если бы меня не спасли, а она уже прямым текстом говорит, чтобы я не занималась дуростью и взяла себя в руки.

С самого детства как-то в голове сложилось, что своими переживаниями не стоит ни с кем делиться, что не нужно никого обременять. Я не неблагодарная дочь, которая ненавидит свою мать, наоборот я её люблю, кажется сильнее, чем она меня. Зная, что маме тяжело, я редко ей жаловалась. О нападках сестры я молчала и говорила лишь тогда, когда уже была не в силах терпеть. Мама растила нас одна, это было трудно и это я тоже понимала, и не беспокоила её по пустякам, но так случилось, что в тот день мне надо было с кем-то поговорить. С кем-нибудь, кто выслушал бы и кто сказал бы, что всё хорошо, что любит меня, потому что я не могла этого уже терпеть, но я наткнулась на глухую стену и возможно это стало точкой невозврата.

– Ты позвонила, чтобы сказать, что не приедешь? – прямо спрашиваю я, особо не ожидая от неё ответа. Затянувшись в последний раз, слыша, как она тяжко вздыхает, я вдавливаю сигарету в белую пепельницу и спрыгнув с подоконника бегу в ванную, чтобы умыться.

Меня начинает трясти.

Я включаю воду, чтобы заглушить её дыхание. Мне противно от того, что она не может найти в себе силы и признаться в том, что мы давно чужие люди, живущие в разных мирах не связанные между собой ничем, кроме фамилии, которую я мечтаю сменить. Я признаю это, почему она не может?

– Мне пора, потом ещё позвоню, – она снова сбегает.

Сжав телефон, я опускаю руку и тянусь к тумбочке, чтобы положить его, но рука вздрагивает и телефон летит вниз. Я опускаюсь на колени, чтобы поднять его, и в этот момент, я чувствую, как сильно до тошноты в горле сжимаются мои лёгкие. Резко выровнявшись, я хватаюсь за горло, когда с трудом получается сделать вдох и случайно встречаюсь взглядом со своим испуганным отражением, которое кажется знает, что она пришла.