Худших зданий, каким был наш дом и его японский брат-близнец, стоящий на одной линии, не было во всём гарнизоне. Дома лепились друг к другу торцами через узкий проход, по которому тонкой струйкой текла тропинка, ведущая к мусорному ящику и дощатому туалету. Туалет – острая необходимость этих двух домов был «гордостью» гарнизона. Летом он качался как корабль на крутых волнах, а зимой из толчков его торчали острые пики замёрзших фекалий, на которые при всём нежелании обязательно втыкался голым задом при исполнении важного дела, требуемого человеческим организмом. Мне было проще, обязанности перед моим организмом я исполнял в казарме батальона, расположенного на втором этаже пятиэтажного здания, отапливаемого гарнизонной котельной.

1971. Лето. Поздеевка. Света с полевыми цветами

Много лет спустя я понял, что совершил огромную ошибку, выбрав комнату на первом этаже двухэтажного дома. Мы обогревали второй этаж, – печная труба проходила по квартире над нами и сливалась с трубой её печи. Но квартира была выбрана… Можно было пойти к командиру полка и пожаловаться на невыносимые условия жизни, но я был другого склада, – жаловаться не привык и не умел, что имел, тому был рад, а молодая жена мёрзла, постоянно болела и тоже была молчалива. Холод в комнате – это лично моя оплошность, я не подумал, что можно утеплить наше жилище, собственно, я не знал как это сделать и не умел. Наша вторая беда – неумение вести домашнее хозяйство. Мы не были приспособлены к жизни без опеки, что в первый год нашей службы на Дальнем Востоке сказалось не только на нашей неустроенности, но и на безденежье. Мы не покупали продукты впрок, получку не распределяли на весь период, аванса у военнослужащих нет, не откладывали деньги на непредвиденный случай. И однажды это больно ударило по моей душе.

Копейка и холодец.

Мы впервые начинали жить самостоятельно и жили от получки до получки, не оставляя денег на непредвиденный случай. И однажды ко дню получения ежемесячного оклада у нас остался минимальный набор продуктов и одна копейка. Выплату оклада задерживали постоянно на один – два дня, а в тот раз, о котором сейчас поведу речь, задерживали уже пять дней и как долго это продлится, никто не знал. На седьмой день безденежья – в доме не было ни хлеба, ни яиц, ни круп, ни жиров. В бумажном кульке было несколько хвостиков моркови, в вазочке горсть сахара, и одна копейка на кухонном столе, прикрытом простенькой клеёнкой.

Из окон нашей комнаты были видны казармы и Света видела меня возвращающегося со службы или на обед. На седьмой день она не стояла у окна, обессилев от голода, она лежала в постели, но не жаловалась ни на головную боль, ни на пустой желудок, настойчиво требующий энергетической подпитки.

Я вошёл в квартиру, и проговорил:

– Света, что с тобой?

– Ничего! Всё хорошо! – ответила она, и я понял, что моя жена голодна.

Я тут же почистил морковь, нарезал её ломтиками и поставил варить. Сварил, сделал пюре, приправил его сахаром и восстановил жизненные способности жены. Она ожила. После этого пошёл в штаб полка, в надежде, что привезли деньги и можно будет получить свой лейтенантский оклад – 183 рубля, но у кабинета стояла толпа офицеров с понурыми лицами. Деньги не привезли. Настроение было отвратительное. Я не мог накормить жену.

– Что делать? – думал я и перед уходом со службы пошёл в солдатскую столовую, взял тарелку, наполнил её жареной камбалой и пошёл домой. Вечером Света хорошо поужинала, но был новый день и снова деньги не привезли.

Я подошёл к пределу терпения, ворвался в кабинет начфина и потребовал деньги. Он выслушал меня и сказал: