В возрасте двадцати лет, исполненный решимости вернуться к своим корням, Йоргос отказался от непыльной должности в каирском банке и перебрался в Грецию, где собирался изучать химию. Он прибыл в Афины в январе 1945 года на корабле «Коринтия», всего через месяц после окончания первого этапа гражданской войны в Греции, этого первого эпизода холодной войны[9]. В стране наступило временное перемирие, и потому Йоргосу показалось разумным, когда к нему обратились как левые, так и правые студенты стать компромиссным кандидатом в президенты студенческой ассоциации факультета.

Однако вскоре после его избрания университетское начальство повысило плату за обучение, хотя студенты и без того прозябали в абсолютной нищете. Йоргос пошел к декану факультета, попытался, насколько мог, объяснить, почему плату повышать не нужно. На обратном пути его подстерегли полицейские, жестоко избили юношу на мраморных ступенях здания факультета, а потом его поставили перед выбором, по сравнению с которым дилемма Саммерса выглядела прогулкой в парке.

Учитывая буржуазное происхождение молодого человека, полиция имела все основания полагать, что Йоргос либо подпишет документ, либо сломается, едва ему пригрозят пытками. Однако с каждым новым избиением Йоргос ощущал все меньше желания подписывать заявление, покончить с болью и вернуться домой. В результате он перебывал во множестве камер и множестве тюрем, откуда мог бы вырваться в любой миг, просто черкнув закорючку-подпись на листе бумаги. Четыре года спустя Йоргос, успевший превратиться в тень себя прежнего, вышел из тюрьмы – и очутился в угрюмом обществе, которое не знало о муках его выбора (и не очень-то хотело знать).

Между тем, пока Йоргос находился в заключении, молодая женщина (младше его на четыре года) стала первой студенткой, принятой на химический факультет Афинского университета – вопреки всем попыткам этого не допустить. Элени, так ее звали, начала учебу в университете как мятежная натура и протофеминистка, но ощущала при этом глубокую неприязнь к левым: в годы нацистской оккупации ее, совсем еще девочку, похитили леваки-партизаны, ошибочно принявшие Элени за родственницу пособника нацистов. После зачисления в университет фашистская организация под названием «Х» завербовала девушку из-за ее ярых антикоммунистических чувств. Первым – и, как оказалось, последним – ее заданием было следить за другим студентом-химиком, недавно освободившимся из тюрьмы.

Такова, если коротко, история моего появления на свет. Йоргос стал моим отцом, а Элени, лидер феминистского движения 1970-х годов, была моей матерью. При такой «наследственности» я вряд ли мог рассматривать всерьез возможность стать инсайдером за подпись на документе. Понял бы меня Ларри Саммерс? Честно сказать, сомневаюсь.

Другая история такова. Я повстречал Ламброса в афинской квартире, которую мы делили с Данаей, за неделю или около того до выборов января 2015 года, завершившихся моим назначением на пост министра. Стоял прохладный зимний день, кампания была в разгаре, и я согласился дать интервью испанской журналистке Ирен. Она прибыла к нам в сопровождении фотографа и Ламброса, грека-переводчика из Афин. Как выяснилось, услуги Ламброса были излишними, поскольку мы с Ирен общались по-английски. Но он остался, внимательно наблюдал и слушал.

После интервью, пока Ирен и фотограф собирали свое снаряжение и шли к выходу, Ламброс подошел ко мне. Он пожал мне руку и не отпускал мои пальцы, втолковывая с сосредоточенностью человека, чья жизнь зависит от того, услышат ли его слова: «Надеюсь, вы не заметили этого по моему внешнему виду. Я стараюсь, как могу, чтобы это не бросалось в глаза, но на самом деле я бездомный». Далее он поведал мне свою историю, по возможности коротко.