Груздев снова раздраженно покряхтел. Просто он увидел «макаронину», говорившую с Сашей. В разряд макаронных изделий попадали молодые люди, которые помимо полковничьей нелюбви обладали худобой. Говорун довольно кивнул худосочному парню, уступил ему место напротив Саши, а сам забрался на полку.

– Мое имя Жан Тарле, – с сияющей улыбкой представился визитер.

Студент из французского Бреста ездил в российских поездах, собирая материал для магистерской работы. Он хорошо знал русский, но не настолько, чтобы всерьез огорчиться, когда его посылали очень далеко. Такое случалось, но являлось скорее исключением. Тарле был доволен, что настоял на своем методе.

– В поездах и на вокзалах встречаются люди, принадлежащие к разным социальным группам, – убеждал он своего научного руководителя. – Так мы получим объективную выборку.

Про таких энтузиастов говорят: «Он не ищет легких путей». Под шквалом аргументов профессор вынужден был уступить.

Его вместительный рюкзак был набит картами, исписанными тетрадями и стопкой анкет. На своем опыте Тарле убедился, что поиск принтера в российской глубинке может вылиться в настоящую экспедицию. Это неожиданное открытие побудило его запасать анкеты впрок.

Он гордился своим прапрадедом, белым эмигрантом. Но, к сожалению, тот умер за пятьдесят лет до его рождения, и в голове Тарле возник каламбур. В разговоре он обычно использовал слово «русский». Запомнить это слово было легче. К тому же оно походило на знакомое с детства «Russe», которым французы называют жителей большой северной страны, где, как некоторые из них считали, можно очень часто встретить «l’ours» и еще чаще «la vodka». Медведи и водка стали первыми стереотипами, которые Тарле поборол.

– Стереотипы субъективные, а следовательно, дают недостоверные сведения об изучаемом предмете, – напутствовал его профессор, когда они в очередной раз поспорили.

В анкете имелся один пункт, который научный руководитель считал крайне важным для изучения российской или русской ментальности. «141. Ваше отношение к коммунистической идеологии».

– Россия изменилась, – увещевал студента профессор. – Гражданское общество победило тоталитарную систему: теперь в России граждане, как и в других демократических странах, выбирают президента и парламент. Теперь можно свободно обсуждать проблемы коммунизма.

Спор по пункту сто сорок один случился за пару недель до той среды, когда Тарле осенило. Выцветшая и еще в Гражданскую войну обсиженная не то русскими, не то российскими, не то советскими клопами фотография предка на фоне паровоза пробудила его генетическую память. А фильм о природе Сибири и вовсе настроил парня на романтический лад. Профессор уже договорился об анкетировании по их объективной методике студентов нескольких университетов в Москве и Санкт-Петербурге, а тут его подопечный вдруг выступил со смелой инициативой поехать в глушь, да еще в какую!

В тот день, когда Тарле отправлялся в долгожданное двухмесячное путешествие, профессор был непривычно сентиментален. Обняв на прощание ученика, он пошел прямиком в ресторан, где употребил вина гораздо больше привычного бокала. Добравшись наконец и до «la vodka», он заплакал под влиянием собственных стереотипов.

Профессор долго не отпускал руку официанта, повторяя:

– Коммунисты… понимаешь, мальчик мой? Знаешь, кто такой Сталин? Боже мой, красные коммунисты… Красные… от крови человеческой покраснели. Что же там будет?..

– У него в роду офицер белой армии… Что же будет с этим мальчиком? – бился в истерике почтенный профессор, ведомый к белой машине отрядом людей в белых одеждах.