Он проснулся взбудораженным и сильно лохматым. Долго умывался и чистил зубы. После чего сел на кровать, пульнул подушку в стену напротив, свернул одеяло в тугой рулет, а из простыни смастерил огромного зайца. Топчан придвинул поближе к печке-буржуйке, устроившись с максимальным комфортом, начал водить ручкой по листам бумаги. Но всё прервалось бренчанием двери. Камеру заполнила собой компания из девяти человек.

– Мы правозащитная организация, и мы считаем, что вас, гражданин Канибута, держат здесь без оснований. И напрасно вас держат в новом корпусе с уголовным уклоном, это противозаконно. – Полная женщина, состояние волос которой, сильно напоминало голову узника, говорила громко и уверенно. Смущаясь своего вида, гражданин оделся и успел взять в руку расчёску.

– Не беспокойтесь. – Остановила его порыв юная подкрашенная умело девушка с причёской каре. Рука его дрогнула и даже провести по волосам не смогла.

– Да, – Согласилась первая, обращаясь к девушке. А потом повторила её слова в его лицо. – Не беспокойтесь

– Прошу садится. – Втроём они поместились на рулете с воздушной прослойкой из одеяла. Остались стоять семеро мило улыбавшихся незнакомых ребят. Один из них выделялся прыщавым лицом, а худенькая безвкусно накрашенная барышня подмигиванием.

– В чём вас обвиняют? – Вежливая девушка навострила хорошенькую ручку. Долго они беседовали, со стенографией и репортажной съемкой. После их ухода бородатый мальчик попросил у стражника таблетку от головной боли.

На девятый день, особо не напрягая воображение, Колинз все свои угольные припасы потратил на изображение своего идеала женской красоты в прозрачной чёрной накидке в полный рост.

Он писал ей поэмы, сочинял стихи, читал чужие, но как последний дурак, только во сне. А в яви ему и писать-то не нравилось. Почерк был бисерный и грамота только со словарём. Кошмар, увиденный накануне, пустой, вызванный переживаниями, без сомнения. Но он мешал сидеть спокойно на одном месте и лишал вообще покоя. Хотя он и не шёл никуда. И не заходил к ней. Но она сама явилась.

– Ты не заболел? – В её голосе он услышал раскаянье.

– Нет, не понимаю я этого! – Папа выключил телевизор и лёг на кровать. – Какие же они демократические, если вот мы с тобой, нормальные, работающие граждане, не можем стать даже кандидатами?

– Остроумничаешь? Ну и глупо! – В ответ сказала жена.

– Хотя, впрочем, это же пока не президентские выборы. – Продолжил папа думать вслух.

– Хорошо прошли выборы в Ленинграде, за один голос давали двадцать пять рублей! – Процитировала новости Мама.

– Папа, а президент это самый главный в республике, да? – Прозвучал звонкий голос из детской кровати.

– Что, Катенька? Спи, правильно говоришь, правильно. – В остром политическом диалоге наступила пауза. Она намекала на часто слышимую девочкой фразу: «Дай ребёнку поспать». Тихим шёпотом они продолжили.

– А на работе говорили, что главарь у оппозиции в тюрьме сидит. Катя, спи – завтра в школу! Они ведь что пропагандируют: нужна победа демократического выбора. Так что сын Тани из 15-той квартиры скоро загремит в армию.

– Ну, это скажем, верно. – Согласился Папа.

– А будущего президента. Хм-хм! Ка-атя! Кандидатов пока скрывают вплоть до искоренения устаревшего духа монархизма.

– Мам, ты щас сказала что? Мазохизма?

– Катенька, милая, спи! Полпервого уже, слышишь, нет.

– Дочка, одобряю. Люди должны первым делом научиться уважать себя.

– Прекрати учить её глупостям.

– Папа не дурак, он – интеллигентный.

Мама сказала утром очень строгим голосом: Катя, после школы – немедленно домой. Никаких кружков, никаких внеклассных и факультативов – сразу домой. На улице много алкоголиков и всяких таких. Папе она тоже приказала: «Не подходи к митингующим, пусть сами разбираются. Подошёл – так в драки не ввязывайся. Увидишь на лестнице милиционера Орлова – поздоровайся, сосед всё-таки». Папа обещал слушаться.