А потом – тёплая июньская ночь… Она, Ксения, – совсем ещё девочка… Хочется спать, но Никита целует её на лавочке под ракитой. Соловьи поют. Он смотрит ей прямо в глаза и наклоняется всё ближе, ближе…

Заянка во сне стукнула её ручкой по лицу, и Сюня проснулась. Заметно вечерело.

– Сутки уже… А продвинулась чуть. Мы так месяц ехать будем, никаких продуктов не хватит! Надо быстрее, быстрее…

Опять впряглась, потащила… Вдруг с такой силой дунуло в лицо, что чуть не повалило. Налетевшая вдруг пурга разыгралась не на шутку.

– И откуда взялась?! Ведь час назад не было?..

Впереди забеленной чернотой выступил высокий еловый лес.

– Может, хоть там потише?..

Вьюга выла и бесновалась, завивалась по насту кругами. Залепляло уши, нос, глаза. Снег забивался даже за пазуху! Еле доволокла сани до первых мелких ёлочек. Миновала их и въехала в заснеженную чащобу. Ветви почти смыкались над головой, но дорога пошла чище. Ельник тянулся километров пять, изредка перемежаясь то просеками, то редколесьем. На голых местах идти было совсем невмоготу: валило с ног, возок сдувало, как пушинку. Того и гляди, опрокинется! Но вот и край бора. С бугра открылась необъятная завьюженная низина. Там так мело, что вообще ничего не было видно.

– Где небо?! Где земля? Одна белёсая мутная круговерть.

У Ксении с головы рвануло платок и отбросило за спину. Хорошо, что концы были обмотаны вокруг шеи. Засвистело в ушах, глаза залепило снежной пудрой! Идти вниз было бессмысленно.

– Всё равно не сдюжить, – тяжело вздохнула она, перевязывая платок, – пусть успокоится маленько.

Вернулась по своим следам назад, завезла сани в самую чащобу. Один полоз видно зацепился за пенёк. Сани так тряхнуло, что проснулась и захныкала Заянка, видно обо что-то ударилась. Ксения сунула под неё руку, – мокро.

– Что ж ты наделала, доченька? Проситься надо! Ты ведь большая уж… Как же мы теперь?..

Стянула с неё сырое, повесила на сделанный мужем крючок под плетёным навесом. Сунула Заянку в мужнины рваные кальсоны, подложила под неё соломы, но девочка не успокоилась, она опять хотела есть. Да и лежать в санях ей надоело.

– Ладно уж… Не велел отец, а разожгу вам костерок. – Улыбнулась детям Ксения. – Да и самой обсушиться надо: спина сырая, и валенки уж никакие… Того и гляди, пальцы вылезут.

Выкопала в снегу ямку, наломала мелких сучьев, подожгла пучок соломы. Костерок разгорался быстро, не успевала сушняк подбрасывать. Здесь, в глуши, наст был слабее, ведь от деревьев, какое никакое, а – тепло, поэтому приходилось чуть не по пояс в снегу за сухими ветками ползать.

Зато всё, что могла, – просушила, даже перину вытащила и боком прислонила к ёлке. Правда, всё время со страхом поглядывала вверх – на летящий вкось дым, думала:

– Хорошо, что ветер. Отнесёт в сторону! Если и заметят, сразу не найдут.

Взяла Васятку на руки. Он молча уставился на огонь. Зрачки его расширились, как у сычонка.

– Мужичок! – погладила его по головке. – Серьёзный… Весь в папку!

Заянка так обрадовалась костру, что на своих кривых ножках – видно от голода уже рахит начался, – подбиралась к пламени совсем близко, бросала в него еловые лапки и обледенелые шишки. Отсветы так и плясали на её восторженном личике.

– Смелая, – подумала Ксения, – трудно ей будет.

Запахло хвоей, смолой, почти – Новым годом… Сюне вдруг вспомнилось, как они с Никитой ходили в клуб на Рождество и выплясывали там и польку, и барыню, и краковяк!..

– Господи, когда ж это было? Да и было ль?..

Вспомнилось её ситцевое платье, купленное на первую Никитину премию, – оборчатое, в синий горошек, с рукавами фонариками. Как тогда подружки завидовали! А Никита сграбастал её тогда у дома и всё кружил, кружил… Захотелось плакать. Но слёзы не шли. Видно и на них нужны силы, а у Ксении на сегодня их уже не осталось.