– Спят мои кровиночки, как ангелочки… Даст Бог, доедем!

Скоро заломило плечи. Вспотела спина, и тонкая струйка пота защекотала поясницу. Присела. Уткнула нос в ватник…

Навстречу шёл Никита… Он был в белой льняной рубахе, которую она вышила ему к свадьбе – васильками – и в льняных же портах до колен. Никита шёл и улыбался. А на голове у него был венок, тоже из васильков… Оглянулась, а сзади по стёжке Заянка бежит, кричит:

– Мам, я есть хочу! Мам, ты где?..

Это «ты где?!» будто током прошило немеющее сознание! С трудом разлепила глаза.

– Господи, чуть не замёрзла!

Чтобы окончательно проснуться, набрала в ладони снегу, приложила к лицу. Но, стоило закрыть глаза, как сон продолжался… Так хотелось лечь прямо на обледенелую дорогу, поджать коленки, и… гулять там с Никитой и Заянкой по летнему лугу, на солнышко июльское жмуриться.

– Но разве ж можно?.. – ужаснулась она. – Детки ж со мной! – С трудом поднялась.

Заянка и правда высунулась из-под полога, кричит что-то…

– Почуяло сердечко родное, почуяло… Чего тебе, Заянушка?..

– Хлебушка… А ты куда пропала?..

– Да я тут… поспала немного.

– На морозе спать нельзя, замёрзнешь!

– Знаю, милая… Всё знаю!

Ночь кончалась, и надо было искать дневное убежище. Вдали в поле показалась скирда, и она, свернув с дороги, направилась к ней. Подъехала, вырыла в сене большую яму, затащила сани, прикрыла их парой снопов. Теперь можно было и детей покормить. Отломила Заянке чуток чернушки, подумала, – ради такого случая – можно! А так, хлеб только – Васятке…

Заянка ещё немного пошебуршала в санях и затихла.

– Заморила червячка, – сквозь слёзы улыбнулась Ксения.

На следующую ночь было ещё холоднее. Щёки Сюни так сковало морозом, что даже улыбаться было трудно. Впереди, за остекленевшими берёзами, виднелась река Ворскла. Она будто светилась в темноте.

– «Бредовый сон замерзания…» – вдруг пришло на ум Ксении. – Из какой это книжки?.. Что-то такое читал мне Никита, вот в голове и засело… Он любил читать вслух, пока я картошку чистила или горох перебирала.

Снег под луной серебрился и тонко свистел, пересыпаясь по обледенелым торосам вдоль дороги. Над рекой висело что-то вроде мерцающего тумана.

– Вода, наверное, теплее, чем воздух, – подумала Ксения.

Так и оказалось. Когда, подъехав, она зачерпнула из обрубленной кем-то полыньи, бутылочка с водой была теплее рук, даже немного грела…

– До чего ж я замёрзла! – Подумала она со страхом. Приложила бутылочку к щеке. – И правда – тепло… Может, я опять сплю?..

До этого, чтобы напоить детей ей приходилось растапливать снег. Ведь мороз был такой силы, что все ручьи повымерзли!

Теперь, чтобы не уснуть на ходу, она часто растирала лицо снегом. Тормошила детей. Не давала им спать. Пусть лучше хнычут… Тогда хоть видно, что ещё – живые!

Передохнула на крутом взгорке, оценивая, где удобнее выбраться на противоположный берег. Мелкое снежное крошево беззвучно сыпалось на её выбившиеся из-под платка волосы. Перистые облака над обрывистым свесом напротив вдруг вспыхнули сиреневым, малиновым… Но Ксения не могла видеть этой красоты. Тяжёлые, опушённые инеем веки уже едва поднимались. Она глядела только под ноги, упрямо стиснув побелевшие губы. Всё лицо её будто маской сковало. Почувствовала, что склеены и ресницы, и пряди волос вдоль щёк. Вскинула руку, чтобы окончательно очнуться. Еле передвинула ноги. По всему телу словно иглы прошли.

– Надо же! И постояла-то чуть, а уж – будто столб ледяной! Нельзя останавливаться, совсем нельзя!

Потрогала подбородок, щёки, брови. Всё занемело. Присела, опять долго тёрла лицо, особенно нос. Он вообще ничего не чувствовал. Обмотала лицо шарфом убитого немчика. Ватник ещё плотнее затянула его же ремнём.