– Ой, кажется, совсем замерзаю! Даже душа застыла… А как же они?.. – с тоской поглядела она на обледенелый возок. Что ж это я делаю?!

Сунулась к детям, растормошила, растёрла ручки и ножки. Малыши видно тоже замёрзли, потому что почти не реагировали. Только Заянка пару раз хныкнула.

– Милые мои, хорошие… Не бойтесь, довезу вас в целости и сохранности… И сама не замёрзну! И вам не дам!

Она пару раз присела и потопала ногами. Валенки уже походили на ледышки, почти не гнулись.

Вдруг над лесом что-то полыхнуло! Вдалеке послышалась автоматная очередь, потом ещё… Слышно было, как, буксуя, надрывно завывал мотоцикл.

– Конечно же – немецкий! – ахнула Ксения, – надо убираться с дороги!

Едва спряталась за соседними кустами, как мимо пронёсся опрокинутый на бок мотоцикл с коляской. Где-то там, внизу, он резко вильнул и зарылся в снег. Но она успела заметить, как от него отделилась и улетела под откос тёмная распластанная фигура.

Ксения простояла в кустах долго, всё боялась выходить. Но из мотоцикла никто не выбирался. Из оврага тоже. Наконец, она окончательно застыла: стоять было намного холоднее, чем идти.

– Нет уж… Пойду, пока ещё шевелиться могу.

Она выбралась на дорогу, и, волоча сани, зашагала в гору. Но не прошла и тридцати шагов, как заметила на обочине что-то большое и чёрное. Поставив возок поперёк, чтоб не скатился, подошла. Там, у края дороги, лежал мёртвый немец. Видно из коляски выпал. Две дырочки – во лбу, три – поперёк груди. Она даже отпрянула!

– Видно наши разведчики – из трофейного автомата! Или партизаны…

Подле немца лежало шерстяное клетчатое одеяло.

– Видать ноги прикрывал в коляске… Ему теперь не нужно, – решила она, – свои оберну! Не хорошо с мёртвого брать, но…

Размотала бельевую верёвку, которой был подвязан халат, продела её в сложенное вдвое одеяло и соорудила себе что-то вроде юбки. Обвязалась. Опустила полы халата. Искоса глянула на мёртвого немца:

– Молодой ещё, молоко на губах не обсохло, а – туда же! Зенки свои белесые уставил… Кто тебя сюда звал? Кто? То-то же! Всех вас наши перебьют! Или сами тут перемёрзнете, как тараканы! – зябко передёрнулась она. Сняла с него ещё и ремень. Потащила с шеи длинный шарф… Хотела было уйти, но вдруг присела и ладонью прикрыла немчику глаза.

– Всё-таки – человек…

Небо было уже совсем чёрным, звёзды вышли большие, яркие… Но Ксения старалась не глядеть ни на них, ни на седые, будто насторожившиеся перелески в снегу, только – под ноги:

– Я теперь – лошадь! А лошади – нечего по сторонам пялиться! Лошадь возок тащить должна, ровненько, полегоньку, не дёргать… Не дрова везу! Деток родненьких – Заянку красавицу и Васятку молодца! Вырастут, мамкиными кормильцами станут. Внуков мне нарожают!

Так она и шла, шаг за шагом, километр за километром, волоча обоз с дремлющими детишками. Тяжело было. Казалось, человеческая душа затаилась в ней, отреклась от себя, отступила куда-то вглубь. Движения Ксении были машинальны, размерены, как у заведённого механизма, над которым уже не властны ни усталость, ни боль, ни холод…

– Идти, идти, идти…

Она то тащила сани за собой, то, наклонившись, толкала их в задок, когда уж слишком увязали в высоком сугробе. Иногда ей везло: дорога была обледенелой, ровной, мало занесённой. Тогда санки просто летели, только чуть толкни… А иногда колея была настолько разбита военными полуторками, что Ксения через шаг оступалась в засыпанные снегом ямы и колдобины.

– Надо осторожней… А то сломаю ногу, околеем тут все, – испугалась она.

Стала идти по обочине. Снегу там было больше, но наст держал. Пару раз останавливалась, приподымала тулуп – поглядеть на детей: