– А как же он в школу ходит?

– Чудной ты! Так и ходит – ножками! – старушка добро усмехнулась.

– Пешком? Тут же до города километра три… и до школы еще…

– В том и пятрушка, милой. Шоб я тебя требовать стала? То я с ним хо́дила. Хо́дила и нишо, привычно. А в зиму ноги совсем плохие стали. Тута в тепле еще бегаю, а как на морозе долго, так болять. Как светало рано, он ходил, ничего. А теперя, по темени? Пойдеть он, я за ним маленько потопаю, пока силы— то есть, опосля стану и смотрю – идет али как?

– Ну что ты совсем уже! – возмутилась Катерина, не поворачиваясь.

– Я большой уже, бабушка! Я сам могу! – мальчик схватил огромного кота, подбежал и плюхнул его старушке на колени.

– Да шош ты… брысь! – она скинула кота и засмеялась вместе с мальчиком. Катерина повернулась, смеясь, увидела, что Андрей смотрит на нее и внимательно, вкусно заулыбалась.

– Как тута дальше на учебу хо́дить? – старушка вытерла руки о фартук. – За него и думаю. Шатаются тута всякие. И барак наш уж разбирать стали.

– Как разбирать? – Андрей решил, что неверно расслышал.

– Да так воть. Сидишь вечером, а с того края – стучать. То доски с пола тащуть, то рамы дергають. А в том году бомжи завелись. Днем-то на помойке в городе, а ночевать к нам повадились. Как холодать стало, костры палить удумали. Сидим, фантазируем, сами сгорять али нас сожгуть? Ну, ентих-то мы с Катериной разогнали, – усмехнулась старушка.

– Как разогнали? – Андрей обалдело представил, как эти женщины с колами в руках разгоняют стаю здоровых и лохматых.

– Да так воть, пошли… и тока пыль столбом! – прихлопнула старушка ладонью об стол и подмигнула мальчику.

– Мам, ладно, не пугай людей, – отозвалась Катерина. Разделавшись с котом, мальчик уселся маме на колени и рисовал.

– Да я и не боюсь, – усмехнулся Андрей на нее.

– Енти теперь хуже, – вздохнула старушка. – Приходять из города, а то и на машинах. Стучать и стучать. Стучать и стучать. Перед Новым годом стихли маленько, а так… страх!

«Нет, – проговорил про себя Андрей, – никакая это не добрая русская деревня. Это проклятая шахта и люди в ней».

– Воть будуть разбирать-то барак и до нас доберутся, – присказнула старушка. – Катя, подложи-ка в печурку и накрывать будимь.

Катерина открыла дверцу печи, мальчик отодвинул занавеску, за которой обнаружилась аккуратная поленница. Раздельными стопками лежал хворост, поленья и старые доски. Мальчик подносил Катерине дрова, она разгребала железным прутом угли и подкладывала.

Андрей решил, что пора уходить.

– А фамилия ваша?

– Бибиковы мы. А Катерина – Епифанова, по мужу.

Андрей хотел спросить про мужа, но подумал, что это глупо. И так ясно. Мальчик прикатил к поленнице небольшой пенек. Катерина достала откуда-то топор. Мальчик подавал ей из поленницы крупные дрова, она крепкими, короткими ударами рубила их и складывала у печи. Андрей схватился было помочь, но снова подумал, что глупо и лишне.

Старушка глянула на них, улыбнулась. Андрей сидел на табурете и неотрывно смотрел на мальчика и Катерину. В них он видел смелую силу, какую отвык встречать. В кричащих бабках с Рельсовой, соседках блокадницы, выпирало недовольство и гневность, в словах женщины с поселка Каменщиков слышалась глубокая справедливая обида. Андрей им сочувствовал, хотел помочь и тем с большим интересом наблюдал работу Катерины и мальчика, в которых не замечалось и следа гнева или обиды, и которые сами по себе как-то удивительно жили здесь, и тем страшнее это было.

Когда закончили, мальчик задернул занавеску с дровами, Катерина сунула в угол топор и повернулась с задорной и смущенной улыбкой.