Прошли темный холодный коридор, вошли в квадратную, хорошо натопленную комнату. Внутри опрятно и чисто, зеленые, грубо крашеные стены, коричневый пол толстых досок, в углу шумит печка. Бойкая и какая-то плотная старушка на высоком коротком столике упругими движениями мастерила что-то съестное к обеду, на электроплитке бурлит картошка, у окна, на ладном обеденном столе мальчик лет семи пишет в тетради, листает учебник, на стуле рядом огромный черный кот.

Андрей громко поздоровался.

– Здоровы будьте, – старушка отложила готовку и поднялась, с выражением вопроса, навстречу.

Он представился, рассказал, зачем приехал.

– Мам, ты звонила? – женщина смотрела на старушку без упрека, с интересом.

– А шош нам тута сидеть? – старушка подобрела и повернулась к Андрею. – Говорила ей всё, говорила – пора в газету малявать. А девка всё – зачем, да зачем? Во! До Нового года дотянули, прости хосподи! – она перекрестилась на Красный угол.

Там в тени висели три иконы. Женщина подошла к мальчику. Кот запрыгнул со стула на подоконник.

– Ну что тут? – она склонилась к тетради.

Мальчик испуганно смотрел на Андрея. Когда подошла мама, увидел, что опасности нет:

– Как вот это решается?

– Ну, смотри, – женщина как-то особенно посмотрела на Андрея, как когда хотят что-то сказать, и вернулась к мальчику. – Помнишь, сколько семью восемь?

– Эта… пятьдесят шесть?

– Шесть пишем, пять в остатке.

– Так и бытуем, – бойкая старушка вернулась к зелени. – Ты, милый, спрашивай шо надоть. Да садись, в ногах-то правды нет, – махнула на крепко сбитый высокий табурет. – Опосля обедать сядем.

Андрей зачарованно оглядывался.

– У вас одна комната?

– Хе! – крякнула старушка. – Да у нас тута хоромы! Усе ж разъехались. Только воть потолок можить грохнуться. Мы-то здеся хоть топим! Дров, правдоть, не напасешься. Зима! По три раза на день топим. Да и нишо бы, угля только мало. Слыхал, милок, сколькоть машина стоить? Вот енту комнату и держим, деревяшек-то при бывшей-то нашей шахте еще многоть. Здеся все… да, не в обиде. Да ты не стой, шо уставился, в ногах правды нет, – она достала из-за занавески крепкий струганный табурет и поставила рядом. – Вот тама, – она показала на другую занавеску, – Катерина с внуком. Здеся, – она кивнула на топчан у печки, – я кости грею.

– А свет-то у вас есть, – Андрей кивнул на электроплитку.

– Есть, слава богу. Электрификация к нам докатилася. Так шо почи коммунизьм… – старушка ткнула вилкой в кипящую картошку. – Рано ыщо.

Андрей подумал, что он в деревне. В простой русской деревне, с домовым за печкой и котом с зелеными глазами, с душистыми блинами и пирогами с повидлом, с маленькими окошками, в которые морозной ночью сливовым глазом заглядывает олень с ветвистыми рогами. «Зачем они меня вызвали?» – спросил он себя и испугался вопроса.

– Как же вы здесь еще остались? Почему не переехали? – он смотрел то на старушку у плиты, то на женщину с мальчиком.

– Куды ж нам деваться, милый? – старушка бойко накрывала к обеду, говорила бордо и охотно. – С шахты хто к родне сьехал, Перцовы и Кутеповы, соседи-то наши, сымають, всё ждуть, когда им за енту развалюху жилье дадуть. У Абрамовых, вона, два мужика на заработках, в два лета квартиру справили. Колька, сосед тож, сымает. Он ж енвалид, да ыщо участник, ему можноть.

– А вы снимать не пробовали?

– Господь с тобой! С чего ш нам? – заулыбалась старушка весело, словно рассказывала удивительную историю. – У меня ш пенсия – крохи, у Катерины на фабрике с перебоями. На обед, да на штаны! Да внучку – пряник!

Андрей обернулся к мальчику. Катерина отвернулась к морозному окну.