– Убили! Святого отшельника из Аматоно убили! – запричитал кто-то, и его тотчас поддержали другие голоса. – Зарезали страдальца за веру! Великий Каон! Гляньте, люди! Беда!

Многие, смекнувшие, что действо принимает опасный оборот, торопились покинуть двор, уводили лошадей и повозки, но достаточно сыскалось и возмущенных. Айнар выдернул перепуганного жреца из-под бездыханного тела сообщника.

– Ну-ка, мерзавец, уйми своих псов!

Толстяк, измазанный до пояса чужой кровью, и без того находился в шоке, а тут вдобавок острейшее лезвие прижалось к горлу. Тем не менее, выпучив глаза, он прохрипел:

– Беззаконие… Вы ответите… Народ… втопчет…

– Дурак, – поморщился воин. – Если я обнажу меч, деревня вымрет. Тебе этого хочется? Уйми их быстро!

Кое-как, ценой угроз и пинков удалось принудить жреца обратиться к людям. Красноречие он подрастерял, выступал глухо, сбивчиво, однако запал толпы чуть охладил. Или то морок, наведенный самозванными судьями, постепенно рассеивался? Все больше путников отворачивались от места трагедии, предпочитая вернуться на тракт; шум понесся уже деловой, житейский. Вскоре у крыльца топтались только человек пятнадцать, по преимуществу окрестные землеробы. Они, похоже, неплохо знали покойного и оставлять случившееся без последствий не желали.

Оглядев угрюмые лица черни, Айнар опустил нож. Толкнул локтем жреца.

– Расходитесь, чада, – буркнул тот безо всякого вдохновения. – Вы здесь ничем не поможете, так позвольте же действовать высшим силам. Силам небесным и земным, духовным и светским. Лишь запомните произошедшее в деталях – будете свидетельствовать…

– Не увлекайся, – оборвал его Айнар. Потом добавил громче. – Ну, слышали? Расходимся! Трактирщик с прислугой – в дом, а остальные – прочь. И путников гоните! Когда пообедаю и выйду, клянусь бородой Шу, любую живую тварь у порога буду считать врагом. Понятно объяснил?

Смысл этих слов уразумел каждый, толпа замерла. Воин пропустил мимо семенящих, втянувших головы в плечи трактирных, вслед им пихнул жреца. Еще раз оглядел ворчащее простонародье, не столько грозно, сколько презрительно.

– Сударь… – донеслось невнятное откуда-то из-под ног. – Господин… умоляю…

Оказалось, там очухался давешний святотатец – в пылу скоротечной схватки Айнар совсем о нем забыл.

– А тебе чего, горемыка? – поморщился воин.

Изломанная побоями и ужасом фигура вывернула растопыренную ладонь, блеснули белки глаз, скривились судорогой губы:

– Заклинаю, сударь… не бросайте!.. Они убьют меня… Во имя милосердия… во имя всего светлого, что, убежден, есть в вашей душе… спасите!

– Убьют? – воин выпрямился. От его недоброй усмешки люди попятились еще дальше, но убираться восвояси не торопились, хмуро сжимали кулаки. Отыскались и колья, вилы, цепы, прочий хозяйственный скарб, столь легко превращавшийся порой в оружие. – М-да, пожалуй, убьют. На меня-то посягнуть кишка тонка, зато доходягу упокоят старательно. И куда же тебя, приятель, девать?

– Спасите… – повторил злоумышленник жалобно. – До конца дней стану за вас молить…

Он осекся, не назвав, кому собирался адресовать благодарственные молитвы. Может, и правильно поступил – его положение без того было шатким. Айнар на миг задумался: одно дело – заурядный кабацкий скандал, перепалка, нападение на дворянина и жесткий отпор; иное… Потакание преследуемому распространителю какого-нибудь вредоносного учения грозило неприятностями. Князь, конечно, Ближнего в обиду не даст, но покарать вполне способен. А сейчас это казалось крайне несвоевременным. С другой стороны до дрожи хотелось лишний раз щелкнуть чернь по носу, напомнив ей место…