– Но, все так обыденно, – Ленский пытался нащупать спасительную лазейку отступления. Мысли сбились в неясный ком, и он выталкивал из себя жалкие, бессильные фразы. – Вспомни наш самый первый разговор, который решил все… Мы хотели проникнуть в тайны судьбы, изменить жизнь на планете, наши мечты выглядели как триумф восставшего разума. А тут – примивные пушешествия во времени, будто мы конкистадоры какие-то…

Журов рассмеялся, и в его смехе утонули последние надежды Ленского.

– А чего ты хотел? Прозрений и признаний, иллюминаций и фейерверков? Будут тебе фейерверки, вот только получим результат, и все тебе будет.

– Я не о том, Юра, – неуклюжими словами Ленский пытался сохранить, хотя бы, относительное равновесие. – Как беззаботны, как наивны мы были тогда. Сейчас мы совсем другие.

– И что? – Журов блеснул на него линзами очков. – К чему ты клонишь?

Ленский вдруг разозлился. К черту летело все надуманное хитроумие, все уловки и такт. Он чувствовал, как что-то стремительно удаляется от него, унося, и тот дождливый вечер, и мечты, и того смешного, наивного Юрку.

– Я ничего не утверждаю! – воскликнул он. – Может быть, возраст – не самый лучший советчик, но он добавляет ответственности и благоразумия. Должен добавлять.

– Вот ты о чем, – разочарованно протянул Журов. – Кто бы говорил! Ты же первый предложил мне когда-то этот эксперимент! Ты говорил: давай попробуем! Пусть теперь не Боги, а сам человек делает свою судьбу! И что я слышу сейчас? Ответственность, благоразумие. Вспомни, сколько уже положено на этот алтарь! Там, ведь, не только время, труд и деньги, там и жизни человеческие! Ты забыл об этом? А, может быть, ты просто устал?

– Хочешь найти мне замену? – огрызнулся Ленский.

– Ша! – воскликнул Силич, вставая. – Вы что, заблудились? Сами себя гнобить вздумали? Деньги, жизни… Да, деньги, да, жизни! Если уж произносить слово «алтарь», надо вспомнить и о жертвоприношениях. Их еще никто не отменял, даже Бог.

Ленский тоже вскочил. Сейчас любой, кто противоречил ему, казался ему врагом

– А я не Бог, Слава! Мне никогда не стать им, для этого я слишком тщедушен и не слишком тщеславен. Но смерть для меня никогда не станет привычной, а человеческая жизнь никогда не превратиться в ставку в игре!

К лицу Силича прилила кровь.

– Что ты имеешь в виду? – набычась, прогремел он. – Да, я убивал, но моя профессия не сделала смерть для меня, ни привычкой, ни игрой! А тебе хочу сказать, Ленский, что подло с твоей стороны – намекать на свою безгрешность! При других условиях я бы просто… – ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы промолчать.

Они стояли друг напротив друга, мрачные, решительные, натянутые, как струны.

Журов неуклюже протиснулся между ними. Для этого ему пришлось наклониться, отодвигая кресло, и Ленский поразился его худой, совсем детской шее.

– Что ж, и у нас бывали промахи, – испуганно оглядываясь на друзей, произнес математик, – но разве мы делаем что-то для себя?

– Лиха беда – начало! – иронично ответил Ленский, словно не замечая, ни угрозы одного, ни испуга другого.

Он в кресло, и Журов заговорил, быстро, выстреливая слова скороговоркой, заметно нервничая.

– Женя, я считаю, что мы не имеем права останавливаться на полпути. Особенно сейчас, когда вплотную приблизились к разгадке. Ты говорил об ответственности. Разве ты не понимаешь, насколько теперь ответственен перед человечеством? Теперь ты просто должен, просто обязан оставить людям результаты своего эксперимента, каковыми бы они не были. А за себя скажу так: я, как ученый, не могу так просто выбросить на помойку четверть века своих изысканий. Черт побери, мне интересно узнать, что там дальше, и я узнаю, чего бы мне это не стоило!