Жернова Фемиды работают неспешно, особенно в обратную сторону. Только через два месяца Верховный суд сократил срок Людмиле Катковой. Но почему-то не до отбытого, а до шести лет, оставив ее отбывать еще месяц. Все, кто ей завидовал, получали время для издевательств над ней. Все, кто не верил, что она не вернется, могли успеть доказать это провокациями. «Лучше бы мне судьи отказали», – писала Каткова.

Леднёв не мог набраться терпения и пожелать того же девушке. Нужно было что-то придумать. Он обратился в тюремное ведомство с просьбой провести криминологические исследования в этой колонии. Почти наверняка ему бы отказали. Но тут очень кстати появилась американка Джейн, фотограф, охотница на тюремную экзотику. Отказать ей было трудней. Так они оказались в Березниках, в колонии особого режима для особо опасных рецидивисток.

В первый же день Леднёв обнаружил у себя в кармане пиджака записку «Будь осторожней. С тобой может всякое случиться. Бабы очень ревнивы. Твою подопечную одни очень любят, как и она их, а другие очень ненавидят за то, что она их уже не любит».

Обратиться к «хозяину» Леднёв не мог, подозревая, что тот знает о записке. Снова нужно было что-то решить. Леднёв позвонил Председателю Верховного суда и спросил: если суд признал чрезмерно строгим срок Катковой, почему она досиживает в этой ужасной колонии?

Верховный суд (на этот раз срочно) вынес решение перевести Каткову в колонию общего режима в Перми. А Леднёв сказал «хозяину», что, если до этапа с Катковой что-нибудь случится… «Хозяин» велел немедленно вывезти Каткову от греха подальше.

Каткову увезли, а Леднёв обнаружил у себя в кармане еще одну записку: «Переживаешь за эту тварь, а зря. Мужики ее уже давно не интересуют».

За день до освобождения Каткова позвонила Леднёву.

– За мной прилетит из Ташкента отец. Но я очень хотела бы вас увидеть на прощание. Ведь вам надо убедиться, что я освободилась без проблем.

Отец снял номер в пермской гостинице. На том же этаже поселился Леднёв. Каткова потребовала, чтобы ее освободили ровно в 24 часа ночи, а не утром, как принято. В час ночи отец и Леднёв привезли ее из колонии в гостиницу.

Все были на пике эмоций, но держали себя в руках. В номере отца был накрыт журнальный столик, но выпивать не стали. Не отпускал страх провокаций, вообще, в освобождение верилось с трудом. Казалось, в любую минуту в номер войдут менты и объявят, что благодеяние отменяется. Попили чаю, Леднёв засобирался к себе, Каткова вышла его проводить и что-то замялась. Сказала, глядя прямо в глаза и перейдя на «ты»:

– Я знаю, что тебе писали. Все так и все не так. Я хочу, чтобы ты в этом убедился. Я сама хочу испытать себя с тобой. Именно с тобой. Пойдем к тебе. Я сказала отцу, он меня понял.

– Хочешь отблагодарить? – прямо спросил Леднёв.

– И это есть, – так же прямо ответила Каткова. – Я потом опишу тебе свои чувства.

Она долго мылась в душе, но полностью смыть с себя запах зоны ей не удавалось. Она сама ощущала это и от бессилия плакала. Она тянула время и легла в постель нервная, зареванная. Плач перешел в рыдания. Когда Леднёв стал ласковым и нежным, разрыдалась еще сильней, а потом притихла. Порывалась что-то сказать, и наконец сказала:

– Ну я как бы отблагодарила тебя. А ты? Добавил себе опыта?

– Тебе не о чем переживать, у тебя все хорошо, – сказал Леднёв.

– Твоя жена догадывается, где ты сейчас?

– Конечно. Она тоже криминолог.

– А если я стану криминологом?

Леднёв молчал. Он не строил фантастических планов.

– Появился, освободил и исчез, – хлюпая носом, проговорила Каткова и ушла в ванную. Когда вернулась, легла отстраненно и пожелала спокойной ночи.