Сам дудочник наш, умирая,

Не знает что это такое…

В бегах мир. Побеги, да корни.

Мы, за руки взявшись, прикроем…

Стоим, до конца не покорны,

Корниловским каменным строем!

Наш сад – это наше земное —

Небесной земли уголочек.

Эй там, кто остался, за мною,

Сражайтесь, без проволочек,

За небо, за жизнь – не такую

Как эта, здесь боги убоги!

Плакучею ивой тоскую

О небе высокой дороги.

9.

С чего-то же можно начать

этот звёздный, неслыханной благости сад в вышине?

С полуночной светлости взгляда в погасшем окне;

С сухого бокала вина, оживившем рубины столетий;

Теряющих розовость роз восходящие плети…

С легчайшей, безумно далёкой, с нечаянной и одинокой

повадкой летать – скорых пташек.

Смеющийся мелом: на клятвах, молитвах, знамёнах, заборах, – всевидящий Гашек —

Раскрыт на странице, пусть кажется, двадцать второй…

С того ли начать, что, вот так, насовсем, навсегда – ни при чём:

к миллиардам напрасных людей, к мириадам их дел и событий —

сад с видом на небо – любите, любите, любите, —

цветущей вселенской июньской порой!

Наш сад с не заплаканной прелестью… Где, в дымке талой

Начало безвременных необозримых седин?

Лишь сердцем на дне тишины моя жизнь разгадала

Размах одиночества, с грустью в обнимку сидим

В сгустившейся ночи – под куполом цирка, где грозди

Наклеенных звёзд, где с придуманных с горя богов

Сошла облицовка: «Не трогайте верящих, бросьте,

Под куполом ночи останется шелест шагов».

С кого-то же можно спросить

за несчастное счастье? —Не надо!

Пусты небеса. Просто некому там на вопрос отвечать.

Безмолвие. Ни дуновения в веточках ветхого сада,

Сургуч раскалённой тоски на губах и твердеет печать.

10.

Переливаясь, будто каменный фонтан,

Горючей массой обомлевшего покоя,

Июньский облик дня, вот здесь, везде, вон там —

Свершает вычурность старинного покроя.

Стеснённый строем «марширующихся» толп,

Ты есть, мой дорогой приют комедиантов,

Восставшей грусти придорожный столб,

Глоток росы для пересохших горл атлантов, —

Наш, притулившийся к заре клочок чудес —

В глубинах страстной отрешённости найдёте:

И, задыхаясь в смертный час, в сознанье без,

Вдруг, тёплая, как кровь в разбившемся полёте, —

Предстанет тайна грандиозной простоты:

Заглохших миллиарды душ не ждут на небе!

Церковников многопудовые кресты

И слизь безумия в расплывшейся амебе…

Есть только рукотворный сад. Наш, чей-то, твой.

Для каждого, кто сердцем против – жизни этой!

Там шелестят ещё не сброшенной листвой

Две яблони, на смерть сроднившихся с планетой.

Там тени прошлого и света полумрак,

Там живы все, кого ещё не схоронили.

Там гуттаперчевый таится враг

И страх из плюша с лёгкостью ванили.

Ну, здравствуй царство рукодельное моё,

Пусть никогда, пусть человечества не будет!

Взахлёб допьём наплаканное бытиё

И будет с нас! Сад нас, затеяв сон, не будит.

-На все четыре сразу стороны, вперёд,

Пространства общего посмертного не ждите!

Сегодня тайной поделиться мой черёд

О том, как насмерть кормит сладостью кондитер!

В саду времён тоска травою заросла:

Где бой часов, где тяжесть стрелок циферблата!

Бокал с дождём. Послышалась, как всплеск весла,

Жизнь лёгкая, предчувствием богата.

P.S.

Наш сон с раскрытыми глазами ароматен.

Шафрана шлейф, прибоя ширь, тень лани, лени луговой,

Сад, ветер, кронами качнул, как будто головой городовой;

Москва-река, впадая в море сна Невой,

Полным-полна согретых сердцем пятен.

Как быстро счастье промелькнуло по дорожке,

В разгаре утра, жизни, лета, лилий!

Сомнение… Вздымать бы в небо по-дороже —

Пылинки правды, вы о том меня молили?

Наш сад, с распахнутыми настежь, легковерен —

Глазами нашими – застанем мы друг друга

И что увидим там, в глубинах бездыханных?