Когда-нибудь серого неба сукно.

И рядом: ни дома, ни Дона,

ни лебеди белой,

ни царства Гвидона,

ни взгляда родного.

И сомкнуты губы,

и сад вечереющий, а в далеке,

кисельного берега край в молоке —

вспомнится снова.

Последним, не дай бог, остаться, кто вёл

Под ручку, как будто, под музыку пчёл,

Уснувшую душу в горнило цветка,

Кто лишнюю жизнь продавал с молотка;

Уж лучше валяться на паперти века чужого.

И след от сгоревшей мечты, будто след от ожога,

На сердце. И дождь тишины – дождь, который

Застенки мокрит, льёт за стенкой столетней конторы…

Я лишь притворяюсь живым, я живу – в меру сил?!

Дождь, падая, шёл – моросил, моросил, моросил…

Когда-нибудь не на года – на недели и месяцы,

А то на минуты счёт жизни, на дни.

Мерцают докуренных судеб огни…

Эх, вместо бы месяца на небосклоне повеситься…

И, как подаяние, на распростёртой ладони уместятся —

Голодные крохи времён или слёзы,

мешавшие вдоволь и вдосталь проститься:

С нашитой на занавес, канувшей за морем, птицей,

с эскадрой виднеющихся навсегда кораблей,

вовсю преисполненных дымом,

за всех распростившихся с домом,

сжигающих в топках: остатки надежд и углей.

Когда-нибудь – слёзы по впалым,

усталым окраинам глаз – пересохнут, одна за другой.

И тысячелетние сны, прерываясь на явь,

убаюкают душу, укрытую стареньким пледом.

И ты, мой товарищ по жизни смертельной —

живущий, живущая следом;

И ты, моя радость, и ты, мой вселенский дружок дорогой,

Уснёшь в этот раз… И останется путь,

истопленный в топке и стоптанный, пусть,

никому не известен, не слышен, не выдан, не ведом.

Всем тем, кто вослед: никуда не идти,

И небо – с больничного вида окном,

На клумбе валяется выцветший гном.

И мокнут последние метры пути…

И пляс скоморохов в разгаре!

Оставят в покое, раз горе…

И карточным шулером жизнь объегорит

Всё новых и новых за круглым столом,

Луной освещая рассказ о былом…

Кобылам хвосты накрути,

Сбываться, сбиваясь с пути,

Заветной тоске суждено!

…К перрону, на станцию Дно,

Окутанный дымом, печалью, снегами,

Подходит состав… У царя под ногами —

Чуть впавший в безумие мир – отречённый…

Когда-нибудь ты или я… Ни при чём мы!

Когда-нибудь сбудется смерть

и чужими шагами

по нашим тропинкам

пройдут:

Широкие тени вселенских минут,

Покой всесусветный высокой гряды облаков,

Слепой, в кандалах, с перезвоном оков,

Придуманный день, например, понедельник

И лет промелькнувших обрюзгший бездельник…

Когда-нибудь, но не сейчас, не сегодня.

Сегодня кофейником к чашечке наклонена —

Июньская благость бессменного лета Господня —

Ах, как ароматна за смертное счастье цена!

7.

Ком, под себя все мечты подминая,

Катит, раздавленных стонов хоралы —

Жизнь, веки волчьим векам поднимая,

Страшная эра людей захворала.

Горести, судьбы, ручонки, ножонки —

Липкая масса, эпоха к эпохе.

Лёгкий монах, подминающий джонки…

В лёгких заглохших дела наши плохи!

Сад – на пути у кромешного жара,

Ком подступает, как к горлу, к забору!

Ишь, раскачался ботаник поджарый,

Стойко плетётся куда-то, к базару —

Длинным, воняющим мясом прилавкам,

Тень подступает, ком комкает сроки:

Смерть кафедральным, анафема кафкам!

Сметь не поддаться толпе, будем строги

В наши последнего сада минуты!

Пришлых, не прошенных, скомканных встретим —

Убранным кофе – над кромкою смуты

Сад наш виднеется утречком этим.

8.

Наш сад поднебесный, который

Последний рубеж обороны.

Вокруг – пламенеют моторы,

Стрелки – выстрел в спину коронный,

Арена, шатёр декораций,

Глазастая дурь экстремалов…

И в голос молчащий Горацио,

И Господа Гамлету мало!

Четыре стены, одеяло,

Ограда могилы, альбомы —

Последний рубеж, обуяла

Вселенская дрожь и ведомы

В рай дудочкой, к самому краю —

Прожорливой бездне жаркое!