– По печёнке ему!

– Справа, справа, секи! Во имя отца, и сына, и ядреной матери!

Виктор Васильевич взял обоих нарушителей вечного покоя за шкиртосы и совокупил лбами. Охранник Таймураз не мешал. К шайтану петухов.

Волгину захотелось вернуться в поле. С холодненькой. Сервелата прихватить, кастрюльку пельмешей (скорбящие не оголодают). Лечь средь колосьев. Уставиться в бесконечность звездную. Кузнечикам подцырвикивать.

Кузнецы не пиздят.

Вдоль шеренги дочек, бережно прижимая к груди кастрюлю и аппетитно позвякивающий пакет, ВВ добрался до выхода. Гости мероприятия безмолвствовали. Двое без сознания, остальные в телефонах.

Снаружи наступила ночь. Сладкая. Жаркая. Мокрая. Гудели береньзеньские комариллы, как их называл старший дитёнок Виктора Васильевича Виктор (не в честь отца, за Цоя крещенный). Улица Забытого Восстания была темной, окна и фонари не горели. ВВ аккуратненько переставлял стоптанные сланцы, чтобы не упасть и не грохнуть романтику. Соседи не спали. И не исчезли, словно в рассказе фантаста Рея Брэдбери, которого будущий слесарь пытался читать в школе. Здесь они. Электричество экономят просто. Телевизор на задний двор вынесли, сидят кружком, умных людей из столицы слушают. Либо на красивых смотрят. Комарилл гоняют.

Супруга Волгина тоже. Грибы перебирает и глядит передачу, но – без внимания. Она хорошая, Эля. Татарка, себе на уме. Ей со скотиной лучше, чем с людиной. Поэтому корова у них холеная, круглобокая Маня. Лошадка, Ирмэ, лоснится. Баран Крабынчук ласковый, точно кот. Овечки мягонькие, шампунем пахнут.

Витя свернул на Красную. Показалась луна. Высеребрила металлические крыши, лужи в ямах, озерцо Мохнатое впереди.

Шагая вниз, прихлебнув, Василич затянул что-то про фартового. И казака. Песни он не запоминал, так, «ла-ла-ла». Попурри.

– Бееееелую руку ей дал… атомаааан!

Грооооохнули, суки, был четкий пацаааан!

Маааатери крики и слезы женыыыы!

Мыыыыы никому не нужны, никому не нужныыыы…

Около колонки мужик в ватной курточке пинал кашляющий мопед с рисованными костерками на бортах.

– Сдохла ласточка? – хихикнул слесарь. Посерьёзнел. – А у меня друг. Не друг, одноклассник.

– Нормальный хоть дядя? – хрипло спросил мопедист. С зареченских сёл он. Говор ихний. Будто еле-еле языком ворочает.

– Нууу… Не конченный. И не начатый.

– Это как?

– Денег набрал. Че купил? Лодку резиновую!

– А что надо покупать?

– Дом строить надо. Крепкий, кирпичный. Машину брать, внедорожник. Поле гектаров пять. Подсолнечником засеять: семки всегда актуальны.

– Ну ты бизнесмен! – Смех у зареченского приятный оказался. Легкий и грустный, учительский.

– Отойди! Табуретку свою доломаешь только! – Василич забрал у мопедиста инструменты. – Ща разберемся, и полетишь. Что с пациентом? Щелкает? Дергается? Искра слабая?

– Дергается.

ВВ отвернул защитный кожух крыльчатки охлаждения, проверил генератор. Ни черта не понял, все собрал назад и… заработало! Загромыхало!

– Спасибо! От души! – Мопедист оседлал драндулет. – Пока, Витяй! Мой совет тебе, съябывай из Береньзени. В ней индетерминизм сплошной.

– Че?

– Да хрень всякая, без причины и следствия.

– Пиздуй, советчик! Антисоветчик. – Волгин ему еще по багажнику наподдал. Для ускорения.

Валяясь в поле, он думал о завещании Роба Константиныча. Резиновая лодка кому достанется? Дочкам она – тьфу! Но лодка-то – мечта. Выплыть бы на ней на середину озера, когда самый жор. Если до Лесного доехать, где старик Аверин русалок видывал, есть шансы словить сома. Он хоть и гадкий на вкус, зато трофей статусный. Дед говорил, что мужик должен за жизнь одолеть трех зверей: сома, кабана и белку.