Голос Каргаша напомнил, почему этого делать не стоило.

– «По-твоему, это «монастырь» виноват в том, что ты сунулся в ночь абсолютно беспомощный к утопленницам и дал им выставить себя полным идиотом?»

Мизгирь вспомнил о заговорённом веретенице, что использовала в прошлом Инесь. С его помощью вырица могла заставить Каргаша заткнуться, а то и вовсе исчезнуть на короткий срок. Но существовало одно «но». Каргаш такого не прощал.

Они с Каргашем слишком долго прожили сшитыми вместе. Ненавидеть и срываться на бесе было всё равно, что ненавидеть самого себя. Долго так было не прожить, и каждый раз он, а не Каргаш, начинал сходить от этого с ума.

– Гангрена! Где моя трость? Я не могу встать!

– «Осталась там, где ты рухнул».

– «Там» это где? Мы разве не на том же месте?

– «Тебя отволокли в болото поблизости».

Мизгирь схватился за волосы на висках и издал громкое и выразительное рычание. После этого ему потребовалось немало времени, чтобы уравновесить свои чувства и наконец-таки отыскать подходящую палку, на которую он смог бы опереться. Не прекращая сыпать бранью себе под нос, Мизгирь принялся всматриваться в небо, пытаясь определить своё местоположение.

– «Нужна помощь?» – учтиво интересовался бес.

– Не лезь.

– «Всё никак не пойму. Ты действительно настолько жалкий или просто не знаешь, как изящней себя наказать?»

– Заткнись, Каргаш. Я начинаю злиться.

– «Давай меняться, лекарь. Тебе ведь самому опостылело влачить столь жалкое существование».

Мизгирь усмехнулся, но вовсе не из-за весёлости.

– О, нет, не думай, что из-за того, что какие-то болотные девки украли у меня портки, я сдвину шов. Я без ноги обхожусь целый год, чтобы шва не трогать, а тут, думаешь, сдамся? Этому никогда больше не бывать. Никогда. Даже если подыхать буду в выгребной яме.

Каргаш изобразил, что подпирает указательным пальцем щёку.

– «А если в выгребной яме станет подыхать твоя одноглазая девка? Тогда?»

– Тогда ей лучше оставаться в яме. Лишь бы не с тобой.

– «Ты преувеличиваешь мои достоинства!»

Мизгирь повернулся к бесу, попробовал сосредоточиться на его расплывающемся обличье. Сказал, не тая ненависти:

– Клянусь, если до этого дойдёт, я не колеблясь вспорю этому телу живот прежде, чем ты вспомнишь, как чувствовать и управлять мышцами. И последний раз повторяю. Последний. Даже думать о ней не смей. Она всего лишь ребёнок.

Каргаш с досадой всплеснул подобием рук.

– «В этом как раз вся прелесть, идиот! Из такой можно вырастить всё, что угодно. Я говорю тебе о нечто большем, а ты воспринимаешь всё через призму своих испорченных мыслей. Затащить девчонку в кусты и раздвинуть ей там ноги – дело одной минуты. Ладно, в твоём плачевном случае дольше. А вот придать её уму и сердцу нужное состояние, научить собачьей покорности – тут такой идиот, как ты, не справится. Твоя холодность уже ранит её сильней, чем любые мои высказывания».

Мизгирь вновь был вынужден отвлечься от поиска созвездий на облачном небе. Слишком сильно надавив на палку, он чуть не переломил ту пополам.

– Ах, простите великодушно! – язвительно отозвался он, парадируя беса. – Какой я, оказывается, мерзавец! Что ты вообще мелишь? Какая ещё холодность? Я делаю для неё всё! Из кожи вон лезу, чтобы успеть найти способ избавить её от этого проклятого глаза, прежде чем сдохну сам. А я обязательно сдохну, уже совсем скоро. И утащу тебя с собой. Гореть нам в обнимку с тобой, подлая ты тварь.

Мизгирь отвернулся и осторожно, но вполне сердито двинулся вдоль кромки воды. Нужно было спешить, чтобы вернуть вещи до восхода солнца. Выйти к людям в чём мать родила – полбеды. Показать всем шов Явиди, чёрной паутиной виднеющийся под его кожей по всему телу – вот настоящая катастрофа. Ему выстрелят в голову и вобьют кол в сердце прежде, чем он скажет: «Доброго всем утра!»