– Цирцея! – только и произнёс регент надтреснутым голосом.

– Эт-то… прос-сто… н-не… вы-н-носимо… – всхлипывала сквозь рыдания королева. – С-с-начала Ар-тур, п-п-потом… Л-лео… Я н-не-могу б-больше в-в-вынести… э… это в-в-выше… м-моих… с-сил…!

Она рыдала и не могла остановиться. Лишь спустя какое-то время она справилась с собой. Медленно опустив руки, открывая заплаканное лицо, женщина отрешённо посмотрела на друга. Слезы так и струились по щекам.

– Это всё она, – внезапно ледяным голосом прошептала она. – Всё из-за неё – из-за «Мириады». Ненавижу её! Все беды из-за неё…

Вольфганг молчал. Он никогда прежде не видел её такой – злой, отчаянно-мстительной… Из глаз ручьями текли слезы, но регент мог облегчённо выдохнуть: видеть плачущую Артемиду было куда легче, чем рыдающую.

– …Она отняла у меня всё – всё, что было мне так дорого… мой маленький Лео… – продолжала она сокрушаться. Страдания её были безутешны, взгляд далёким и несчастным. В каждом её слове было столько боли, что сердце Вольфганга обливалось кровью. Она, всхлипывая, до боли кусала губы, глаза покраснели от слез, руки дрожали. Это были обычные проявления женской слабости, но при всём при этом в гордой осанке её чувствовались сила, твёрдость и непоколебимость, присущие особам голубых кровей.

Вольфганг с тревогой следил за слишком стремительными переменами в ней, словно она обезумела, но молчал и слушал, позволяя ей выговориться.

– Ты помнишь, как умер Маркус? – неожиданно промолвила она с дрожащими губами и застывшими слезами в глазах.

– Меня же здесь не было, когда это произошло. Я был в России у Воронова, если помнишь, – не спуская с неё тревожных глаз, осторожно напомнил Вольфганг, словно боялся спугнуть бабочку с цветка.

– Это произошло в «Мириаде», – безжизненно, едва слышно произнесла она. – Она словно проклятье, от которого никак не избавиться. Во всех трагических смертях повинна она – это бесполезное творение, которое только губит всех, кто пытается его сохранить.

– Цирцея, ты же прекрасно знаешь, что не права, – мягко проговорил колдун. – Мы нуждаемся в ней больше, чем кажется.

– Нежели? – внезапно резко воскликнула Артемида. Придя в себя, как от пощёчины, она заговорила бодрее, хотя голос ещё дрожал. – Как же так? Но жили же раньше как-то без неё!

– Цирцея! – расстроенно повторил Вольфганг. – Ни ты, ни я, ни кто-либо другой не вправе считать «Мириаду» ненужной и бесполезной. Достаточно вспомнить, кто её создатель.

– Но…

– Нет, Цирцея! Никаких «но» здесь быть не может! – неодобрительно отрезал он. И с огромной болью отметил, что Артемида погрустнела больше прежнего, если это вообще было возможно.

– Что ж, как Хранителю тебе виднее, – пристально вглядываясь в него, заключила королева. Она надеялась поймать Вольфганга внезапностью, но он не проявил никаких эмоций.

– Я устал повторять, что я не Хранитель и никогда им не был!

Этот ответ не удовлетворил королеву.

– Но кто же, если не ты?

Вольфганг оставил этот вопрос без ответа, а Артемида стала искать лазейку в его поведении, которая помогла бы ей вытянуть признание:

– Почему же ты так рьяно её защищаешь?

– Мне казалось, я ясно выразился, – спокойно ответил он. – А ещё я дал клятву Маркусу, и ты, между прочим, тоже. Думаешь, он просил защищать «Мириаду» просто так? Вспомни, каким он был. Как много сделал для нашего будущего, как боролся со злом, как его любили и любят до сих пор абсолютно все. Вспомни, как мы вместе с ним восстанавливали Кристалл!

Его слова вызвали новый поток слёз Артемиды. Она судорожно их глотала. Воспоминания захлестнули и её, и Вольфганга, который на миг стал тем непринуждённым счастливым чародеем.