Голос в трубке потеплел:

– Да. Знаете, Наталья Семёновна мне по секрету сказала, что Лёша самый смышлёный в группе, а Ниля Артуровна, это нянечка, его только профессором и называет.

– Ой, какие они! Конечно, конечно, Лёша самый умненький! А на танцах как? Хвалят его?

– Да вот танцы ему не очень нравятся… там всё по счёту надо как-то ходить, а ему по-своему хочется. Думаю его забрать оттуда.

– Ну и правильно, если не нравится – зачем ребёнка мучить. Вот ещё – танцы!

Вера Ивановна, теребила полотенце, не замечая этого.

– Наташенька, а денюжку вам не надо? – Вера Ивановна повторила жест головой и плечами.

– Деньги всегда нужны. Если вам не жалко – не откажемся.

– Как же жалко, что ты. Для внучка чтоб мне жалко было? А когда к вам прийти можно будет?

– Ну, в субботу ко мне сестра приедет… давайте в воскресенье.

– Конечно. Давай. Наташ, а можно мне сейчас поговорить с Лёшенькой?

– Он мультик смотрит, вряд ли станет разговаривать.

И куда-то вне трубки голос крикнул: «Лёш, с бабой Верой будешь разговаривать?» и до Веры Ивановны донеслось звонкое: «Не-е-ет!»

– Ну, вот видите. В воскресенье придёте, поговорите.

– Да, да, конечно.

– До свидания, Вера Ивановна.

– До свидания, Наташенька… а как у него с письмом?

Но голоса в трубке больше не было. С маленькими телефонами даже не оставалось гудков, этого мягкого многоточия, к которому можно было бы прислушиваться. Сразу начиналась тишина – точка.

Вера Ивановна опять вздохнула. Сняла с чашки блюдечко и осторожно отхлебнула чай. Удивлённо повернулась к своему отражению:

– Надо же, остыл, пока разговаривали.

И благодарно улыбнулась.

Весна пришла в город ранняя. На глазах исчезали серые рыхлые островки, и к марту не осталось снега даже на теневой стороне домов. Люди с радостным удивлением надевали лёгкие ботинки (шагать по сухому асфальту в зимних сапогах было ещё удивительнее), тонкие пальто и куртки. В апреле многие выходили из дома в футболках; зацвела вишня.

В мае пошёл снег. Он не успевал лечь на землю и вскоре прекратился, однако за месяц температура не поднялась выше пяти градусов. В июне стало теплее; но небо затянуло пеленой. Вокруг всё стало серым, тусклым. Дождь шёл редко, лениво: по-настоящему не начинаясь, он не прекращался. Не было запахов летнего дождя: мокрого асфальта, мокрой пыли, и следующей за ними свежести, а может, не было сил остановиться и прислушаться: все пробегали по улицам быстро, согнув спины, лишь кивая встречным знакомым, хотя капли были такими маленькими, что их прикосновения почти не ощущались.

Заранее достав ключи из кармана, Ален юркнул в подъезд и в три скачка очутился возле своей двери. Недолго повозившись, нарочно громче скребя ключом, он вошёл в квартиру. Там было сумрачнее, чем на улице. На дверце шкафа висел мокрый Ленин плащ, на обувной полке стояли её ботинки, но свет не горел. Ален разделся и прошёл в комнату. В джинсах и чёрном джемпере Лена лежала, откинувшись на кровати и свесив ноги на пол.

– Привет! – весело окликнул Ален.

– Привет, – очень ровно ответила Лена, не поворачиваясь к нему.

Понимая, что на все вопросы Лена пока будет отвечать этим напряжённо спокойным голосом, он всё же спросил:

– Пойдём ужинать?

– Не хочу.

Ален переоделся и вышел из комнаты. Когда на кухне звякнула микроволновка, и он, обжигаясь, перенёс тарелку с супом на стол, зашла Лена, в домашнем костюме и с волосами, собранными в пучок. Она налила из-под крана воды и, оперев ступню одной ноги в бедро другой, прислонилась к мойке, прихлёбывая воду.

Зная, что ей тоже хочется побыть вместе, Ален попросил:

– Посиди со мной.