– Ты не должен был… – прошептала она, прижимая его к себе, ее голос был дрожал. – Я не хотела, чтобы так вышло. Прости меня, Джои. Прости.

Он молча прижался к ней. Ему нечего было сказать. Он просто знал: это правильно. Пусть монетки звенели на столе, как слабый, но настоящий гимн его взрослости, первые ноты мелодии, которая будет сопровождать его всю жизнь, напоминая о дне, когда он сделал первый шаг во взрослый мир, не оглядываясь назад.

***

На кухне пахло чем-то детским – расплавленным сыром, хлебом, летом. Радио хрипло пело Билли Айдола, а вентилятор гнал по комнате теплый воздух, перемешанный со смехом.

– Представляешь, – говорила Эбби, помешивая деревянной ложкой невнятную массу в кастрюле, – Джои устроился на работу.

– Что, серьезно? – Томми оторвал взгляд от полупустой тарелки чипсов.

– Угу. Подмел доки за доллар. С таким стартом до Белого дома недалеко.

Томми рассмеялся, вытирая руки о шорты. Он пришел без стука, как обычно. У него это была особенность: появляться именно тогда, когда дома начиналось то, от чего хотелось выть. А Эбби всегда открывала перед ним двери и не спрашивала, была рядом и этого было достаточно.

– Джои хочет накопить денег, помочь маме или… с поисками Джейн. Хорошо мы его воспитали, да?

– Мы?

– Ну а кто еще? Он последние лет пять под нашей опекой. Глупо отрицать, что мы вложили много в его становление… Если бы он от Люка всякой ерунды не понабрался, вообще отличным парнем бы вырос, – она задумчиво постучала пальцами по дужке очков. – Ну как, сносно?

– Очень вкусно, – Томми потянулся, глядя, как она ставит перед ним тарелку с макаронами. – Тебе бы кафешку открыть. «Кормлю сбежавших от психозов и отцов-алкоголиков».

– Или «Столовая последнего шанса». Обязательно с постером инопланетянина и пиццей на крыше.

Они ели, склонив головы, греясь в простоте момента. Томми, наскоро воткнув вилку в сырную массу, прищурился.

– Ты часто так кормишь сбежавших?

– Только тех, кто умеет не портить настроение, – поддела она, но без укола, с мягкостью. – Ну, и тебя.

– Щедро.

На улице проехал велосипед, послушался тонкий звоночек, кто-то кричал: «Бейсбол в шесть!» – и это было как щелчок из мира, который все еще крутился. Томми поднял глаза от тарелки и встретился взглядом с Эбби. Она замерла на секунду дольше, чем обычно, а потом отвела взгляд, пытаясь сделать вид, что просто тянется за солонкой.

– У тебя, – он прокашлялся, – сыр. На щеке.

– Где? – она провела рукой совсем не там.

– Нет, вот тут, – Томми поднял руку, но не дотронулся, остановился в паре сантиметров от ее лица.

Эбби утерла щеку сама, случайно задев его пальцы своими.

– Извини, – прошептали они одновременно, и оба покраснели.

– Ты знаешь, – сказала она слишком быстро, – я думала покрасить комнату. В синий. Или зеленый. Ну, знаешь, перемены и все такое.

– Зеленый лучше, – кивнул он, уставившись в свою тарелку. – К твоим… ну, знаешь. Глазам.

– Так они у меня не зеленые, – приподняла брови Эбби.

– Я знаю. Карие, а на свету желтоватые. Поэтому и пойдет, чтобы… Контраст был… – он сморщился и покачал головой, понимая, что с каждым словом закапывает себя чуть больше.

И они снова рассмеялись – не громко, не насмешливо, а нервно, неровно, с паузами, в которых было слишком много всего невысказанного. Будто все, что им надо, это сыр, жара и кто-то, кого можно не понимать, но чувствовать. Они хотели застрять в этом моменте и притвориться, что ничего страшного в их жизни не происходить, притвориться, что не застывают от ужаса всякий раз, когда мысли невольно возвращаются к ней. К Джейн.