Их передвижения не были небрежными или случайными. В них читалась цель – четкая, зловещая, неумолимая, как стрелка компаса, указывающая на север.

Гараж вдруг стал тесным, горячим, как консервная банка на солнце. Кислород, казалось, исчерпался, уступив место спертому воздуху страха, который заполнил лёгкие каждого из них, затрудняя дыхание.

Шорох – щелкнула входная дверь. Звук был обыденным, но в контексте происходящего приобрел зловещий оттенок – так щелкает капкан, ловящий жертву. Тени зашевелились за стеклом, размытые и неясные, но от этого не менее пугающие – тени преследователей, чьи мотивы оставались такими же тёмными, как они сами. И тут раздался голос, глухой и тяжёлый, сквозь перекрытия, подобный звуку земли, падающей на крышку гроба.

– Люк! Сейчас же поднимись наверх! Надо поговорить.

В этих простых словах таилась бездна невысказанных угроз. Интонация была обыденной, но за ней скрывалось что-то настолько неправильное, настолько чуждое, что волоски на руках подростков встали дыбом, как у животных, почуявших приближение хищника.

– Отец, – констатировал Люк, недовольно поджав губы.

Ребята в ужасе переглянулись. Люк спрыгнул с коробки, вытер о штаны ладони, мокрые от пота. Его лицо было каменным, но за этой маской застывшего спокойствия бушевал ураган эмоций – так море может казаться спокойным на поверхности, когда на глубине бушуют смертоносные течения.

– Сидите тихо, ясно? – бросил он, уже уходя к двери.

Голос его звучал жестко, но в нем была теплая забота – такая, какая бывает у тех, кто не умеет говорить о чувствах вслух. Забота командира, отправляющего своих солдат в укрытие, пока сам идет навстречу опасности.

Он на мгновение обернулся, и в этом коротком взгляде сконцентрировалась вся сложность момента – страх за себя, страх за друзей, и глубокое, тяжелое осознание, что сейчас он переступает черту, за которой нет возврата:

– Если через пятнадцать минут меня не будет – валите. Поняли?

Эти слова упали в тишину гаража тяжело, как камни на дно пруда, всколыхнув волны потаенных тревог. В них содержалось то, что никто не хотел признавать вслух. Что исчезновение Джейн – лишь первое звено в цепи тайн.

Не дождавшись ответа, он исчез за дверью, оставив после себя только запах масла и тонкий, едва слышный звон чужой тревоги в воздухе – словно невидимая струна натянулась между гаражом и домом, вибрируя от приближающейся опасности.

Оставшиеся трое застыли среди инструментов и машинного масла, словно насекомые в янтаре. Томми, Эбби и Джои прислушивались к каждому шороху, к каждому скрипу половиц наверху. Их дыхание стало поверхностным и тихим, как у загнанных в угол животных, готовых к прыжку или к смерти.

Пятнадцать минут. Девятьсот секунд между безопасностью и неизвестностью. Девятьсот ударов сердца, отсчитывающих время перед решением – бежать или остаться, искать или скрываться, бороться или сдаться.

Молчаливый отсчет начался, сопровождаемый лишь тиканьем забытых часов в углу гаража – механического сердцебиения этого тесного мира, который с каждой секундой становился все более чужим и опасным.

***

Люк поднялся по скрипящей лестнице. Каждый шаг звучал слишком громко, как приговор, эхом отдающийся в пустоте дома. В груди у него сжималось то самое чувство – тяжелое, знакомое с детства: когда знаешь, что будет больно, но все равно идешь вперед, словно мотылек, летящий на пламя собственной гибели.

В гостиной застыли Бартоны. Мистер Бартон, высокий, хмурый, с прищуренными глазами, напоминающими прорези в маске обвинителя. Миссис Бартон – натянутое лицо, губы сжаты в тонкую линию, будто стремящуюся стереть саму возможность сочувствия. Отец Люка стоял рядом с ними, с руками в карманах джинсов, лицом, отлитым из серого камня древних идолов.