– Ну и что? Ты веришь ему? – наконец спросил Люк, зажав в побелевших пальцах камушек, выловленный из воды. Его голос прозвучал надтреснуто, будто фарфоровая чашка с невидимой трещиной.

– Не знаю, – Томми покачал головой, и в этом жесте читалось больше, чем он мог выразить словами. – Но если она ушла сама… почему тогда осталась кровь?

– И рюкзак, – напомнила Эбби, упрямо поджимая губы, за запотевшими стеклами очков ее глаза казались огромными и беззащитными. – Кто уходит добровольно и бросает свои вещи? Это все очень странно и совсем не сходится с информацией в газете.

– Может, ее все же заставили, – пробормотал Джои, вглядываясь в горизонт, словно ответ мог прийти из-за линии, где небо сливалось с морем. – Может, она делала вид, чтобы нас спасти… Или оставила кровь, чтобы ее искали… Специально порезала руку. Она ведь умная, умнее всех нас. Точно догадалась бы, да?

Слова повисли между ними тяжелыми каплями, словно ртуть – блестящие, ядовитые, неуловимые. Город за их спинами казался отрезанным от реальности, застывшим в янтаре своего молчания. Старик был уверен: она ушла по своей воле. Но их сердца сопротивлялись этой версии, как иммунная система – вторжению вируса. Что-то в этой истории скрипело, как непрочно сбитая дверь, за которой притаилась тьма.

– Нам надо посмотреть ее комнату, – решительно сказал Томми, в его глазах застыла решимость, похожая на отчаяние. – Может, она оставила что-то. Какую-то подсказку. Для нас или для детективов. Даже если она сама собиралась уйти куда-то посреди ночи, разве она бы не перестраховалась? Мы ведь не раз обсуждали, что надо так делать.

– Да! Бэтмен часто находил подсказки… Даже в последнем выпуске! – оживился Джои. – Нам точно нужно попасть в ее комнату!

– Ее родители не пустят, – заметил Томми, пряча руки в карманах, словно защищаясь от невидимого холода.

– Пустят, если правильно попросить, – Эбби взглянула на них через очки, и в ее взгляде мелькнуло что-то, напоминающее ту же смесь отчаяния и надежды, что сквозила в голосе Томми. – Мы скажем, что хотим… вспомнить о ней. Что это поможет нам понять.

– Если не получится, влезем через окно, – с напускным равнодушием кинул Люк, откидывая со лба темную прядь волос. – У нее угловая спальня, рядом сточная труба, должна выдержать.

Подростки мигом взглянули на него с подозрением и долей осуждения.

– Что? – возмутился он. – Она бы поддержала идею.

***

Дом Бартонов стоял на краю улицы: тихий, настороженный, с плотно занавешенными окнами, словно раненый зверь, свернувшийся в своей норе. Воздух вокруг него казался плотнее, насыщенный невыплаканными слезами и невысказанными вопросами. Каждый шаг к крыльцу давался детям все труднее, будто гравитация усиливалась с приближением к эпицентру горя. Они постучали, и звук показался им неуместно громким в этой гнетущей тишине. Дверь открыла миссис Бартон: худощавая женщина в вязаном кардигане, который казался слишком большим для ее сутулых плеч, будто она пыталась укрыться в нем от мира. Глаза ее были красными, но странно сухими, словно источник слез в ней иссяк, оставив лишь выжженную пустыню боли.

– Чего вам? – спросила она, голосом, в котором уже не было ни удивления, ни ожидания. Только усталость человека, переставшего ждать хороших новостей.

Томми вышел вперед, сглотнув комок в горле.

– Мы… Мы были ее друзьями. Мы просто хотим… увидеть ее комнату. Вспомнить о ней. Понять.

– Я помню вас, – нехотя ответила женщина, все еще сжимая дверь, словно та стала щитом от внешнего мира, полного фальшивого сострадания и неприкрытого интереса.

Миссис Бартон сжала губы в тонкую линию, за которой скрывалось все то, что она не могла или не хотела произнести вслух. Из глубины дома донесся голос мистера Бартона, глухой и безжизненный, как эхо в заброшенном колодце: