– Любимая моя девочка. Как же я счастлив, что у меня есть ты. Я постараюсь закончить все быстро, не буду заставлять тебя ждать. А вещи можно и не собирать. Новые купим.

– Нет, Паш, там много нужных вещей, ты даже не представляешь. Вот я бы и рассортировала: какие можно оставить, а какие надо забрать с собой. Лучше бы ты остался в армии, тогда бы можно было не расставаться.

– Ну, уж, как получилось. Но иногда я и сам жалею, что все так вышло. В армии порядка больше, субординация строгая. А, может, нам вернуться?

– А так можно, Павлик?

– Не думал над этим.

– Я знаешь, что придумала: сейчас созовем семейный совет и решим: вместе нам лететь или они без меня не останутся.

Но совет созывать не пришлось. К маленькому кашляющему Дениске присоединилась с высокой температурой Маришка. На бабушек надежды было мало.

Татьяна

– Вам придется подождать, – обратился к Тане пожилой полицейский с пышными черными усами и добрыми лучиками – морщинками в уголках карих глаз, когда Николай Сорокин привез в полицейское управление перепуганную Татьяну.

Всю дорогу она безрезультатно пыталась дозвониться до мужа, телефон которого оставался «вне зоны доступа».

Коля Сорокин – доброй души паренек, искренне старался выяснить: не попадал ли прошлой ночью в аварию господин Пупсоев со своим «Мерседесом». Но сведений таких полицейские не имели. Свекрови звонить Таня боялась, чтобы не расстраивать пожилую женщину.

Но все – таки ей казалось, что с Мишей ничего не случилось. «У него всегда и все хорошо»! – твердила про себя Таня, как молитву, успокаивая то ли себя, то ли взывая к небесам.

– Пройдемте, гражданка, – вышел из своей прозрачной конторки пожилой полицейский, когда Коля Сорокин отрапортовал ему, что задержанная Пупсоева доставлена в отделение. – Что у вас в сумочке? – покосился он на дорожную сумку Татьяны, куда она собрала несколько личных вещей по совету Сорокина.

– Пижама, тапочки, зубная щетка и кружка. Да, еще книжка и несколько шоколадок. – Перечислила задержанная.

– В санаторий собрались? – удивился полицейский.

– Нет, в тюрьму, – тяжело вздохнула Таня. – Только это все нелепая ошибка, понимаете, товарищ? Скорость да, я превышала, но только чтобы оторваться от погони. Я вот, Коле Сорокину это объясняла. А чтобы сбить человека и скрыться с места преступления – этого не может быть.

– А, так это вы сбили бедную женщину? – насупился стражник. Его добрые лучики у глаз моментально разгладились, и выражение лица тут же сделалось суровым, а взгляд подозрительным. – Эх, вы, барынька, а у нее бедняжки маленькие дети, да без отца…

– Да никого я не сбивала, честное слово, – писклявым голоском начала Татьяна, почувствовав, как предательские слезы – вечные спутники женской слабости, мешающие другим, более весомым аргументам, начали скапливаться где – то внутри. (И себя было жалко и слово «барынька», вроде ласковое, а ударило по душе – не заслужила. Напрасно с ней так).

Полицейские тоже это почувствовали, и поспешили избавить себя от тягостного зрелища плачущей женщины.

– Пройдемте за мной, гражданка, – строгим голосом выкрикнул усатый полицейский и поспешил по темному коридору, выкрашенному зеленой краской.

«Вот странно, столько сейчас отделочных материалов, а у них, как в старину краской выкрашены стены. Да еще и такой жуткой – темно – зеленой. А откуда я, интересно, знаю, как были выкрашены стены тюрьмы в старину?» – машинально подумала Татьяна, следуя за широкой спиной. Почему – то сильно пахло чесноком, Тане даже хотелось зажать нос, чтобы не слышать этот жуткий запах. И не то, чтобы она не любила чеснок, но он был смешан с чем – то противным, резким.