У Илоны тогда имелась роскошная шуба и очередная машина, ходить она не любила.

Когда мы с Илой вышли из машины, я тоже была в длинной шубке из степного волка, – свет фар выхватил из тьмы дворика на Ордынке два силуэта. Как говорится, темные, как вишни, глаза женщины сверкнули из-под капюшона и черной густой челки. Женщина была хрупкая. Рядом с ней стоял, тот самый коллекционер-фотограф тоже с темными, но очень томными глазами. Человек с экзотической внешностью И звали его тоже необычно – Гурам.

Илона показала свои картины – все очень большого размера. В мастерской было чисто и, казалось, прохладно. От картин и Илоны веяло северным ветром. Чай тоже был еле теплый, может быть, даже было вино.

После чего мы поехали на Сретенку, смотреть мои работы.

Мой домик был оазисом хаоса. Картины стояли, как хлам, в сарае. На первом этаже стоял толстый диван, под стиль «модерн», и было темно. На втором – подобие живописной норы. Гости уютно расположились и стали извлекать из завалов какие-то холсты.

Гураму сначала приглянулась недописанная картина: белилами было набросано тело женщины. Она свернулось калачиком, на бедре сидел огромный белый петух и клевал зерно с руки, протягивающей зерно из-за края картины. Полотно было заброшено после очередного письма из Белграда.

Но более пристальное внимание привлек портрет Черного Пьеро с золотой куропаткой и золотым ключиком на ее пушистом теле.

Договорились о цене, процентах. Картина осталась у меня, и коллекционеры, немного смягченные моим развалом и душистым чаем, исчезли. Я про них скоро забыла.

Вскоре, после той встречи, пришла Ира Акимова. Она привезла с Камчатки огромную рыбу. Я потом писала ее портрет. Знаменитый портрет «Ира с рыбой»! Собрались гости, вскоре рыба была съедена, вино выпито, гости разошлись. Мы с ней прибирали, молча и яростно.

Потом пошли в баню. В Сандуны. Парились, вытаскивая себя из вчерашнего провала в Никуда. Наконец, вышли – свежие, румяные. Дышалось легко, в мастерскую идти не хотелось. Пошли на Центральный рынок. Купили молока, домашнего творога. И, как птицы, все это поедали на бульваре. Кто-то рядом пил пиво. Молоко было желтое, а творог таял во рту, как масло. В сумерках вернулись на Сретенку.

Ира тогда часто оставалась у меня. Где было ее жилище – не помню, кажется, на Герцена, в театральной общаге. Там было шумно и многолюдно всегда.

А мы любили тишину и свои разговоры. Так вот, было чисто внутри, снаружи, и спокойно.

Раздался какой-то странный звонок телефона: «Да-да, заходите. Только ненадолго… – Ирка, что делать? Сейчас придет коллекционер за картиной. Собирают коллекцию для продажи». «Да ты что, Танька! Гони, не отдавай. Знаем мы таких проходимцев. Полно их бродит. Ну я

Пока мы их ждали, я рассказа Ире про «Сон Гурама». Оказывается, еще до первого его прихода в мастерскую, до того, как его выбор остановился на картине, он увидел все во сне.

Наверное, эта встреча была предопределена судьбой. И внесла столько нового, интересного, совершенно необычного и непохожего на всю предыдущую мою жизнь. И изменило манеру писать, открыла новую тему – садов, лабиринтов, образов. Потому что, благодаря Гураму и его друзьям, я оказалась в Международном центре известного музыканта и суфийского мистика Инайят Хана. Там прошла моя первая международная выставка. И работы оказались в частных коллекциях и музеях Европы. Благодаря этой встрече с Гурамом и группой его друзей, мне открылись новые возможности. Я побыла во многих странах – Греция, Италия, Швеция. Поработала в театрах-студиях Парижа и Берлина. Но рассказ о них – это отдельная книга, которой я только приступила.