Если бы мне кто-то когда-то предсказал, что я смогу вытворять с ним в постели то, что теперь вытворяю, я бы не поверила ни за что. Я посмеялась бы над таким нелепым предсказанием, хотя, возможно, в душе пожалела б о том, что такие страсти мне не по зубам. Но, надо признаться, что и теперь, когда это происходит на самом деле, мне в это верится с трудом. Его мягкие тёплые губы, его карие глаза, его густые светлые волосы, его крепкие, но нежные руки (теперь я снова их люблю), всё его тело заставляет меня опускаться в какую-то бездну сладострастия и в полусознании наслаждаться ею. Я исчезаю и появляюсь вновь, желая снова исчезнуть и ещё долго не возвращаться.

– Кто надоумил тебя выкрасить волосы в этот… немыслимо красный цвет?

– Ты…

Приласкав ладонью мои невероятно запутавшиеся длинные локоны, Демид запрокидывает мою голову назад и впивается губами в мою тонкую шею. Его пальцы, от которых бьёт током при каждом прикосновении, блуждают по моей груди, уступая место горячим губам, и я, извиваясь змеёй, предательски сдаю шаг за шагом крепость своего целомудрия. Закрывая от блаженства глаза, я теряю ощущение времени, места, а заодно и земного притяжения, обретая состояние невесомости. Температура наших влажных тел взмывает по ртутному столбику, и я уже представляю себе ванну с ледяной водой, в которую мы, разгребая кусочки льда, погрузимся после смертельного утомления любовью.

Так неправдоподобно красиво бывает только во сне, когда ты не совсем понимаешь, что с тобой происходит, но в то же время и не пытаешься анализировать своего состояния. Ты просто воровски наслаждаешься им, не зная, что это сон и не боясь проснуться. И я, собирая в живую картину разлетевшийся пазл своего вещего сна, обретаю его наяву. И наслаждаюсь…

До утра ещё далеко.

– Не зови, – буркнули сзади. – Разве что этих… Мешочников…

Обернулась так резко, что школьный ранец мотнулся на лямках вправо-влево:

– Есть же правила…

– Есть, – теперь было видно: высокий, сухопарый.

Седой уже. В морщинах. И рот кривится этак насмешливо и недовольно, влево-вниз. Тоже на морщину похож – такие тонкие губы. Голоса почти нет, порыкивание какое-то ворчливое. Одет как все, в комбез. Непонятного серо-бурого цвета. Без знаков различия…

– Тя зовут-то как? – продолжал тип.

– Цэ-Жэ-Тэ-двенадцать-ноль-четыре-двадцать-пять! – выпрямилась.

Чего скрывать.

– Зовут, спрашиваю, а не госпароль… Дома…

– Лариса…

Зачем сказала, спрашивается.

– Ларис, просто я его знаю. В соседних отсеках жили. Он предупреждал, что к нему приходил Аркадий…

Её передёрнуло, ноги сами отошли на пару шагов. Хорошо, что не позвонила. Хорошо, что обернулась. Может, даже и тело трогать нельзя. Аркадий… Разное рассказывают.

– Кстати, меня зовут Юрий Леонидович. Помнится, было принято и самому представляться, если уж спросил, как зовут. Ну, давай, Ларис, вызывай – есть правила…

Оказалось, она так и сжимала свой зывник в руке. Аж заколели пальцы. Ну и? Получается – она будет делать то, что велел незнакомый. Нажала «Э». Экстренные. Ага, замигал ответ. Причину, потом адрес. И ждать. По правилам.

– Холодно, что ли, Ларис?

Никто и никогда, кроме мамы, не спрашивал у неё, не холодно ли ей. Взглянула прямо в лицо неожиданного знакомого. Зелёные глаза. Вот ведь штука. Зелёные. Как сигнал давая. Да и рот-морщина шевельнулся – точно, улыбается! Зубы редкие и не белые – свои.

Только сейчас Лариса заметила, что и правда дрожит. И холод ни при чём. Аркадий! Людей, у которых побывал Аркадий, ей видеть ещё не доводилось.