Она внесёт себя в салон, склонив голову, потому что так надо ей, не из-за того, чтобы спрятаться. Пусть диктует настоящий потолок, а тот, придуманный, заткнётся. Нежно шмякнет охреневший от нечаянной роскоши валидатор. Пройдёт до конца. Всё-таки сможет пройти до конца, ибо водитель будет смиренно ожидать, пока она соизволит усадить себя на дальнее сидение. Там, где слипшиеся кресла позволяют оставить ноги в проходе, а месторождение ног – без отпечатков чужих колен. Откроет сумочку, достанет книжечку.

– Вам красный не идёт, – упрямо повторила продавщица на просьбу дать именно тот шарфик. – У вас лицо красное. Холодное. А шарф красный и тёплый. Поэтому возьмите серый.

– Он холодный? Мне нельзя холодный, у меня…

– Он холодный, но тёплый. Берите.

Она взяла. Духами не брызгала. Он же серый, ему всё равно. А ей стало всё равно на то, что он тёплый.

Она снова ждала маршрутку, надеясь, что ветер не зайдёт дальше угроз, и горло не начнёт перерезать изнутри. Придавливала хлипкую ступеньку, забиралась внутрь, вступала затылком в тесный контакт с потолком. Безучастный валидатор получал своё, она спешила на первое свободное, ибо «Газель», набирая обороты, обещала не щадить ни стариков, ни детей. Резко изменять вертикали не прельщало, поэтому она снова не дошла до конца. Плюхнулась практически тут же. Из сумки достала книжку и провалилась в собственный сюжет. Иногда смотрела в окно на грязные дома и выдохшиеся деревья. Хотела вернуться в страницы, но тут напротив сёл он, в огромных наушниках и с татуировкой у брови, и начал цинично разглядывать её овалы.

Она ненавидела касаться чужого зрения. Это всегда неприятно. Лучше ещё раз задеть голой рукой насквозь прелую спину. Ещё раз сто, сто двадцать, только не смотрите! И этот бы не посмел, если бы они стояли. Он просто бы не достал до неё своими наглыми глазами. А сейчас, конечно, пожалуйста. Да кто ж ему сказал, что свидетелям дают иммунитеты?

Щеки краснели памятуя, что главная победа – победа над самим собой. Пальцы разволновались, забегали, точно боялись, что один из них куда-то обязательно пропал. Глаза искали и не находили, где бы взгляду обрести покой. Шарф вцепился в шею. Тёплый, серый. Кусался, душил, зачем-то полез в нос. Она съёжилась, но так и не стала маленькой. Хотя бы слегка меньше. Неуклюже пихала в пасть сумке размякшие страницы, сумевшие удрать от корешка.

– Кладбище. Следующая остановка…

Бросилась к выходу. Наступила на остатки энтузиазма мрачных Функций. Толкнула веру джентльмена в его нужность этому миру. Обхватила дверь, рванула вправо. Поправила сумку и выбежала.

Никто не зашёл. Салон молча кушал холодный воздух. Не ел, именно кушал, ибо когда кормят, тогда кушаешь. Ветер гонял по полу раздавленное желание помогать. Водитель смотрел на дорогу воображая, что едет. Паренёк почесал бровь, ту, что больше нравится, поэтому там и татуировка, обнял рюкзак. Вроде бы, этот параграф он помнит, значит, можно переходить к следующему. Тело замерло, внимание рассеялось, наушники продолжили диктовать.

Функции переглянулись, решение не дало о себе знать. Обернулись на джентльмена. Тот обстоятельно рисовал на полу теменем мёртвого зонта. Подождали. Нет, он как будто никогда и не был с ними заодно. Обычный старикашка с хроническим безразличием. Никакой не вожак, совсем не предводитель. Да и куда ему вести, если он сидит и ничего не видит дальше своих крашеных усов? Так достоверно изображал незнакомство с Функциями, что дверь самостоятельно покинула кому и закрылась.

Этот забор давно не напоминал бетонное ограждение. Больше кардиограмму. Столбы тонули, вваливались, где-то отсутствовали. А ведь когда-то на них возлагали такие надежды. Ах, какие надежды возлагать не стоит, даже после венков. Жизнь, если и даёт гарантии, то исключительно по методу грязных бизнесменов: с мелкими-мелкими приписками и в интересах чьих-угодно, кроме надеющегося.