«Люди являются производителями своих представлений, идей и т. д., но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и соответствующим этому развитию общением, вплоть до его отдаленнейших форм. Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни».[3]

И далее:

«Сознание, следовательно, уже с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди. Сознание, конечно, вначале есть всего лишь осознание ближайшей чувственно воспринимаемой среды и осознание ограниченной связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же время оно – осознание природы, которая первоначально противостоит людям как совершенно чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному и власти которой они подчиняются, как скот; следовательно, это – чисто животное осознание природы (обожествление природы)».[4]

Художественная иллюстрация обожествления – например, в «Собачьем сердце» М. А. Булгакова: пес Шарик смотрит, как на бога, на профессора Преображенского, пока тот на свою голову не превратил Шарика в Шарикова.

Предметом обожествления позже – не в первобытном, а в классовом обществе – становятся и социальные силы, точно так же, как и первобытно-природные, противостоящие нам в качестве неприступных и чуждых. Формы такого обожествления всю жизнь разоблачал Э. В. Ильенков, в том числе сциентизм – обожествление науки и модернизм в искусстве – обожествление, с одной стороны, штампа, а с другой – каприза, громко именуемого «свободой воображения»:

«Работа подлинно свободного воображения поэтому-то и состоит в постоянном индивидуальном, нигде и никем не описанном уклонении от уже найденной и узаконенной формы, причем в таком уклонении, которое хотя и индивидуально, но не произвольно. В таком уклонении, которое есть результат умения чутко схватить всеобщую необходимость, назревшую в организме общественной жизни… Такое «химическое» или «органическое» соединение индивидуальности воображения со всеобщей нормой, при котором новая, всеобщая норма рождается только как индивидуальное отклонение, а индивидуальная игра воображения прямо и непосредственно рождает всеобщий продукт, сразу находящий отклик у каждого, и есть суть и секрет свободы воображения и сопровождающего его чувства красоты».[5]

Эта диалектика всеобщей необходимости и индивидуального, единичного осуществления, воплощения всеобщей необходимости в образе в полную силу «работает» и в детском развитии. Как предельно точно заметил Ф. Т. Михайлов, суть, содержание детского развития – вовсе не в механически-потребительском, пассивном «усвоении» или там «присвоении», а всегда в индивидуальном творческом освоении, овладении, и в процессе этого овладения – воссоздании общечеловеческой культуры.[6] Каждый из нас, таким образом, соавтор человечества постольку, поскольку вообще состоялся как человек.

Человеческое сознание может возникнуть только во взаимодействии с другим человеческим сознанием. На то оно и «со-знание» – «со-» и в смысле совместно созидаемого и просто общего, всем известного знания, и в смысле сопредельности готового знания взрослого возникающему знанию ребенка.

В русском языке слово «сознание» самим своим составом выдает природу, сущность обозначаемого явления, а именно – предметно-деятельностную природу. Детско-взрослое знание добывается в совместной деятельности взрослого и ребенка. Возникающее детское знание определяет границы по мере того, как совместная деятельность ребенка и взрослого постепенно разделяется, превращается в самостоятельную детскую деятельность.