Всерьез и в шутку Галина Болтрамун
© Галина Болтрамун, 2020
ISBN 978-5-0051-8736-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВСЕРЬЕЗ
Обстоятельства
Направленья традиций, новаций
Бередит потаенный маршрут,
Он нигде не желает назваться,
Фигурируя тут как не тут.
Сивый миф геологию учит
Копать глубже всяческих недр:
Полней запредельная участь,
Чем земной испаримый резерв.
Индустрия для нужд обиходных
Берет у природы сырье,
А природа и в кланах, и в клонах
Возьмет непреклонно свое.
В узине, что зовется оседлость,
Года сплющат каждый хребет,
Увеличивая повсеместность,
Где нас положительно нет.
Гибло в свете таких полаганий
Коченеют завет и статут.
Божью искру в земном балагане
Исповедует изгнанный шут.
«Тени, смело отставшие от категорий Олимпа…»
Тени, смело отставшие от категорий Олимпа,
скатились в шумливое царство зеленых понятий,
где жмых, потайные шипы, откровенная липа
знают, как быть; где догадки готовы поклясться.
Олимп чудотворно врачует свои аксиомы,
если их надорвут, уходя, сумасбродные тени,
что в сфере низинных реалий сгущают фантомы,
режут вкось по живому банально избитые темы.
Однажды, раздернув сплетения мглы, беспримерно
снизошло Олимпийского света блаженное эхо
и, ударившись об умозренье слепого Гомера,
разлетелось к оплотам веков гомерическим смехом.
На войне как на войне
Часовые стоят в авангарде,
Мутный ноготь скользит по карте,
Застывает на белом пятне.
Оно ниоткуда берется,
Едва различимо смеется,
Когда стойкость лежит на войне,
А тактику всякой задачи
Понимают не так, а иначе
И жизнь отдают за так —
Цели, цензы и ценности лживы…
Брезжат сущие альтернативы
Тем, кто в сути Земле не земляк.
Сверхчеловеческое
Заступает за крайности сверхчеловек,
Его тень, не рискуя, давно оторвалась,
А все постулаты из альф и омег
Помалкивают, в обстановке теряясь.
Разрываются формулы личных блокад —
И бегут в капилляры запретные токи
И что-то еще – напролет, невпопад,
Задев намагниченной мысли отеки.
Воздух, с лазурной подсветкою, чист,
Не заражён всенародным дыханьем;
В отдаленье играет эфирный флейтист —
Не ангел, не демон, а царь ликований.
Обманчив за гранью рутины финал —
Доходишь до точки, а там запятая.
Субъект, что в себе человека попрал,
Меж валентностями новизны западает,
Всё выбирая на риск свой и страх,
А всего ничего по шкале Абсолюта;
Для жизни, висящей на хрупких костях,
Лишь костоеда снисходит оттуда.
Деформирует цифры обратный отсчет,
С ними еще как-то нужно считаться;
Тот, кто стал хомосапиенс наоборот,
Пока не лишился проклятой матчасти.
Не дается единственно верный прием
В хаосе рвенья и манипуляций,
Отзвучавшие в косности amen и om
Теперь ни на чем не умеют сказаться.
Сам Заратустра не так говорил,
Как следовало б. Его темный кумир —
Белокурая бестия в вечность влюбилась
И вены рвала… Или с жиру бесилась
И на щит поднимала трансжир.
«Информацию о сердцеедах…»
Информацию о сердцеедах
принимает не к сведенью донор,
а всегда близко к сердцу берет.
Третьим миром помазанный Рерих
для расцвета своих гармоний
на «Алгебре» правил штрихкод.
Вера блуждающих миссий
потеряла свои постулаты
и горою стоит ни за что.
С корабля убежавшие крысы,
в пароходстве лишаясь мандата,
узнали про гамбургский счет.
Солнце нежит стило и стилеты,
печется о библиях шатких,
явно перегревая их суть, —
и в любой стороне сего света
шебуршат их сухие остатки,
пока мокрое дело да суд.
«Заблуждения сброда, разброды…»
Заблуждения сброда, разброды
Соборности вносят объём
Дутый в бесповоротность народа
На привычном пути нелюдском.
Прирожденные светочу тени
Так, бывает, узоры сплетут,
Что дает он на ниве суждений
Не плоды – химерический фрукт.
Масса-магма, накрыв с поличным
Обжитого пространства кусок,
Знает: в ходе вещей неритмичном
Неизбежен и этот наскок.
Свечи, звоны и шик веночный
Рекламируют вечный покой,
А тот, кто его лишь пророчит,
Представляет не той стороной.
В любой из земных ситуаций
Брезжит сверхгалактический луч —
Может, пешка вселенских паяцев,
Может, к вышней открытости ключ.
Сторожка
К автономной сторожке у леса,
Поглотившего множество смут,
Продвигаются те интересы,
Что в сравненье нигде не идут.
Архитектор воздушного замка
Ей внедрил невесомости ком;
В паре с много несущею балкой —
Уводящий несносность проём.
Печь беспечная – на домовитость
Гениальный недружеский шарж;
В ночь подполье лунатику выдаст
Адекватный дорожный багаж.
Званый гость обретет за порогом
Всё, о чем вдохновенно мечтал,
Плюс неких субстанций немного,
Чтоб разрушить былой идеал.
На торце беспорядочный номер
Преломляет невиданный свет,
Что душевные фибры затронул
Тем, чьи взгляды сошли на нет.
Сердцевина личности
В непотревоженных зарослях психики
зреют бутоны,
Тысячу лет в них повязаны клятвою
схемы цветов.
Гормоны, чем старше, тем ветренее
к дисгармонии склонны.
Прорывы дерзающих мыслей
все ближе к зиянию прорв.
Каждый орган достанут
губительные метастазы;
Скелеты в шкафу
истерично дополнят досье.
После инфарктов, убийств,
отравлений, чумы, эвтаназий
Одна Божья искра живет,
конгруэнтная вечности всей.
Перспективы
Раздолья бегут ради счастья и славы
Прорвать полосу горизонта;
Над ними – мерцание звездной облавы
И бестрепетный ядерный зонтик.
Молодецки настроенные километры
Удлиняют дороги прогресса,
У обочин впотьмах расставляют химеры
То, что стоит здесь черной мессы.
Повсеместно медово-молочные реки,
В сухом лишь имеясь остатке,
Вспоминают, как зрели для сверхчеловека
И нигде не сдались попрошайке.
Романтичные дали скрывают натуру,
Подкупая оптический принцип;
Там алчут найти: кто кругов квадратуру,
А кто – богатейшего принца.
Перекрестки скрестили железные копья,
Им не стать золотой серединой,
А на всех направлениях – лазы, подкопы
С безвылазною перспективой.
Окраина
На окраине, в зыбях, сбивается с толку
вся парадигма центральных значений,
там её респектабельную окаёмку
дергает дикий запал приключений.
Меж волею к власти, неволей, безвольем
есть перспектива – вздохнуть вольготно,
потому что, как счислено оком сокольим,
ближе с окраины до горизонта.
Все конечные станции мягко склоняют
одуматься каждый обратный билет
и двоятся для тех, кто уже к ним питает
неадекватно большой пиетет.
Там порой ситуации так пограничны,
что певцам экзистенции много понять
еще предстоит, с переходом на личность
границы систем передвинуть. Как знать…
Арлекин
Арлекин в клоунадах держав
Смеется отнюдь не последним;
Он, в толк повседневность не взяв,
Берет ее в ладные бредни.
Неубранства и голи печать
На его расписном гардеробе,
Он склонен дерзить и дерзать,
Но мало походит на -фоба.
Удаляясь на Млечный свой Путь,
Неизвестной формации сила
Раз его, торопясь обогнуть,
Мимоходом слегка зацепила —
И под черепом, как на ветру,
Сместились ментальные вехи,
Не сочли это вовсе за труд —
Сманеврировали ради смеха.
Сложно мерить: что так иль не так;
Даже фишка бывает каноном.
Арлекин как бестактный мастак —
Подкован, при этом раскован.
Скоморошеству благоволил
Провозвестник «Веселой науки»,
Что небесных богов хоронил
И с нагорным кумиром аукал.
Арлекин не смазлив, не удал,
В нем погода и время не лечат
Нелюдимости яркий оскал
И замазанную человечность.
Головные уборы землян
Ладят с модою, титулом, расой;
Лишь колпак с бубенцами не дань
Отдает окруженью, а дар свой.
Шут родной атмосфере не чужд,
Но притягивает чужбина…
Все факты для собственных нужд
Передергивает Коломбина.
Первозданность
Первозданность молится
(вторичность на подходе!):
– О Царь судьбы и вольности!
Не дай меня природе,
Верни меня безродности,
В сакральное поместье,
Где всё в масштабе пропасти
И всюду повсеместность.
Первозданность чувствует,
Что ген ее потомства
Двинулся в отсутствие,
Где на всё есть спросы.
Внимает Вездеслышащий
Таким благим молитвам – и
Какой-то космос вымощен
Счастливыми убитыми.
«Из усыпальниц давнишних царей…»
Из усыпальниц давнишних царей
исходят блики
внутреннего (не) сгоранья страстей
и ноты-брызги.
Скопилось в реалиях тесной избы
много азарта?
Или грузно не та в золотые гробы
выпала карта?
Эти вспышки хромой метафизики зря
дергают воздух —
не приобщат ни штыка, ни штыря
к метавопросу.
Канувшей царственности лунатизм,
поползновенья
просят себе дополнительных виз
у провиденья.
Но фортуна захлопнула диапазон
царских экспансий
и вывела к верхним орбитам мадонн
из биомассы.
Призвана царский апломб размягчать
их миловидность,
но не все к их причудливости в очах
приноровились.
Столетия
Когда на исходе столетье,
на взлете другое —
с подвижкой в сухом этикете,
с устоями оргий.
Отточит свои глазомеры
ложе Прокруста
и облагородит манеры
в духе Минюста.
Усилит матчасть, матерея,
матрица мафий;
ужалят орфизмы Орфея
нерв орфографий.
Сорвут пацифистскую пломбу
Марса педали,
но хуже и шпаги, и бомбы
все те же грабли.
У столетий двоичный символ
(люлька во гробе)
и многомодальны курсивы
на писаной торбе.
Века-бегуны не хранимы
извечностью сроду,
а их летуны-херувимы
по сути – ни к черту.
Кто достаточно в явь надышит,
берется за горло;
не дрогнет у Тех, кто свыше,
ни квант ореола.
Происшествия
На сотом витке катастрофа
Пригвоздила сбежавший маяк,
Сжала гвозди спектаклей в гофры,
Взметнула, как рой железяк.
Искрутившийся столик спирита
