Так вот, у сына потомственного пролетария, как и у меня, сына советского служащего, проснулся «основной инстинкт» – интерес к девочкам. И мы с ним задумали акцию группового детского «секса», задумали и успешно выполнили. Но не пугайтесь, ничего серьезного не было. В соседнем доме № 3/1 по переулку Стопани жили две девочки, сестры-близнецы из хорошей, интеллигентной еврейской семьи. Мне сейчас кажется, а тогда казалось еще больше, что были они хорошенькими. Мы с Володей задумали их соблазнить. Для этого мы собрали дефицитные школьные принадлежности: цветные карандаши, ластики, разные перышки для перьевой ручки (рондо, 36 и другие) и пригласили близняшек спуститься с нами в «щель». Девочки не отказались. Все вчетвером мы спустились в укрытие, показали им собранные для них дары и предложили им в обмен на наши подношения раздеться, показать свои прелести, которые мы до этого никогда не видели, и даже чуть-чуть их потрогать. Было тепло, значит, май-июнь сорок первого перед войной. Сестренки из хорошей еврейской семьи на наше предложение согласились. Вопрос! С их стороны это тоже было проявлением эротизма по Фрейду? Или чистая материальная заинтересованность (карандашики и т. д.)? А может быть, и то и другое, т. е. сочетание приятного с полезным? Налицо две модели поведения и взаимоотношения полов: мальчики – будущие мужчины готовы оплатить свое удовольствие; девочки – будущие женщины готовы доставить удовольствие и себе и партнеру, и вместе с этим не против получить за это вознаграждение. Вопросов истинной любви, в которую поверил позже, я здесь не касаюсь. На этот раз опыт общения с противоположным полом оказался положительным. Следующие разы произошли уже в эвакуации, про которую очень подробно писал брат Илья, а я только добавлю что-то свое личное.

До войны и еще до первого класса, то есть будучи дошкольником, я успел побывать в пионерском лагере, хотя сам я пионером так никогда и не был. В лагерь меня отправили со старшим братом Ильей; лагерь был от папиной работы, т. е. от Министерства рыбной промышленности. Располагался он в старинном Боровском монастыре, стоявшем под городом Боровском. Очень плохо помню тамошнюю жизнь; я был самым младшим, и меня приняли только потому, что одновременно со мной в лагере был старший брат, которого, кстати, я там практически не видел. Помню только, что был доволен лагерной жизнью, не унывал, хотя старшие ребята все время пугали нас, младших, привидениями и водили в подвалы монастыря показывать мощи святых. Правда, мы не понимали ни что такое мощи, ни кто такие святые, но зато кости и черепа впечатляли. Еще помню мучения и позор одного мальчика, страдающего недержанием мочи. Мне было его очень жаль. Каждое утро вожатые и нянечки вывешивали его желтоватые, пахучие простыни на веревки во дворе и ребята над ним издевались. Кто был более жестоким: дети или взрослые? Чума на обе головы.

Поехать второй раз в тот же лагерь под Боровском я должен был после первого класса, и снова с братом Ильей. Я очень этого хотел, но фокус не удался. Мне всегда нравилось в лагере: по натуре я был больше «Совок», чем мой брат, и после войны несколько лет счастливо проводил в лагерях все три смены, но об этом потом.

Второму заезду в лагерь помешала Война. Отъезд детей в пионерский лагерь был назначен на 22 июня 1941 года, то есть на день начала Великой Отечественной Войны. Сбор состоялся утром у Министерства рыбной промышленности на улице Разина, вблизи Старой площади. Видимо, в Министерстве что-то знали о начале войны и потому отправили всех собравшихся обратно по домам. Когда мы возвращались домой, на площади Ногина стояли все трамваи, и из репродукторов (по-современному, динамиков) передавали объявление министра иностранных дел В. М. Молотова о нападении фашистов и о начале войны. Мы вернулись домой, где и оставались до эвакуации.