– Ничего себе, – ахнула Саша. – Круто!

– Сейчас буду звонить в неотложку. Отменять. Хорошо бы, конечно, они его осмотрели. Но Боря очень боится огласки. Что его обвинят в халатности. Так что раз все живы, то и слава богу.

Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная, с широким гладким лицом. Ее белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и все остальное, я прекрасно видела.

– Это правда? – Я резко поднялась и свесила ноги. – Артём жив?

– Живее всех живых, – лукаво ухмыльнулась она. – А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли?

– Кажется, да.

– Нет, Саш, а они мне еще не верят, когда говорю, что в цирке работаю, – с тяжелым вздохом женщина покачала головой. – А ну ложись! Поспишь немного. Проснешься как новенькая.

– А можно я схожу увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что все в порядке.

– Пока нельзя. Опять в обморок шлепнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! – Она подошла и встала надо мной, скрестив руки. – Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдешься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень еще. Поворачивайся-ка на живот.

Я перевернулась, и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слезы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило, и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала.

– Ну вот и хорошо, – женщина погладила меня по голове. – Значит, отпускает.

Накануне мы с Артёмом серьезно поссорились. Я наделала глупостей, а он чересчур резко отреагировал и вместо запланированного Диснейленда повез меня в какую-то глушь под Псковом. Это было неожиданное и спонтанное решение, принятое им из вредности, чтобы меня наказать.

По дороге нам предстояло заехать в лагерь, где работали его друзья, и передать им какой-то пакет. Однако только мы успели добраться до лагеря, как прямо возле ворот нас настигла жуткая гроза.

Пока ехали, Артём вел себя отвратительно, изображая последнего подонка и стараясь посильнее меня обидеть. Но у него ничего не вышло.

Я полюбила его именно таким, со всей его детской вспыльчивостью и эгоцентричной противоречивостью. Колючего, импульсивного, веселого и задиристого. Умного, честного и невероятно красивого – такого красивого, что мы хоть и были знакомы уже пять месяцев, я все никак не могла наглядеться на него.

Я полюбила его таким, какой он есть. Так что, лежа в темноте чемоданной комнаты, оглохнув от грозы и ослепнув от молний, мы помирились и простили друг друга.

Утром он, по всей вероятности, вылез через окно. Чемоданная находилась на третьем этаже, но для него перебраться при свете дня на пожарную лестницу и спуститься по ней ничего не стоило. Они с Максом обожали такое.

Я все ждала, что он придет и откроет меня, но вместо него появился милый кудрявый блондинчик, похожий на рождественского эльфа, и деловым тоном объявил, что я должна «срочно покинуть объект, ибо он подлежит разрушению».

Все это так отчетливо прокручивалось у меня в голове, что я никак не могла понять, отчего укол не действует, почему я не засыпаю, а лежу, уткнувшись лицом в подушку, и отстраненно размышляю о себе, как о каком-то сериальном персонаже, пытаясь восстановить события предыдущих серий.