Гришка молча подъехал к калитке и остановился. Навалившись на руль, он уставился в лобовое стекло, будто что-то высматривая впереди. Тоня молча открыла дверь и, развернувшись, стала задом пытаться слезть с оказавшейся вдруг высокой подножки. Не будь у неё такого живота, она б легко спрыгнула и – поминай как звали, а теперь… Взявшись за ручку одной рукой, она встала на колени и стала спускать одну ногу, нашаривая ей землю. Вторая нога, соскользнув с ледяной ступеньки, увлекла её в сторону и, не удержавшись одной рукой, Антонина полетела на землю.

Гришка, услыхав крик, выскочил и подбежал к лежащей девушке.

– Чего ж ты так неаккуратно? – стоя над ней, буркнул он. – Давай помогу, – и он подал ей руку. Подняв её, он вытащил из кабины чемодан и поставил у её ног. – Не ушиблась? – Тоня молчала. – Ладно, поехал я, мне ещё везти солому. – Захлопнув дверку, он сел в машину и уехал.

А Тоня, взяв чемодан, привычным движением открыла калитку и стукнула в светившееся ещё кухонное окно. Дёрнулась занавеска, и показалось лицо матери. Женщина вглядывалась в темноту улицы, пытаясь понять, кто там стоит.

– Это я, мама! – крикнула Тоня.

Услыхав знакомый голос, мать закрыла занавеску, пошла открывать. Вошедшая с улицы, с темноты, Тоня поставила чемодан у порога и, обняв мать, заплакала.

Мать, не видавшая дочь около года, была потрясена увиденным. Когда та прижалась к ней, то она всё поняла без слов. У матери от увиденного тоже выступили слёзы. Тоня разулась и, расстегнув пальто, села на лавку, стоящую вдоль печи. Из комнаты радостно выбежали сёстры, но, увидев плачущих, остановились, и радость померкла на их личиках.

Мать стояла возле стола и, глядя сквозь влажную пелену, не могла сообразить, что же надо делать, что сказать, какое сделать движение, чтобы обстановка пришла в движение. Она стояла, теребила полотенце, и вдруг зарыдала. Подскочившие девочки стали её обнимать.

– Мама! Мама! Не надо, у тебя ж сердце! Перестань!

Она, покачиваясь, прошла до табуретки и, опершись на стол, села. Утерев лицо полотенцем, она всхлипывая, спросила:

– Ну, что дочка, выучилась?

– Не надо, мам! – сказала побелевшими губами Тоня.

Развязав тугой узел, она сняла платок, затем медленно встала, скинула пальто. И все увидели. У девочек раздался вздох удивления.

– Мама, давай завтра обо всём поговорим. Сегодня поздно. Тебе ведь завтра вставать рано. Успокойся. Я тебе всё объясню.

Всю ночь Прасковья Михайловна проворочалась без сна. Только перед рассветом задремала. Встала, вся разбитая. Кое-как расходилась и, в глубокой печали, ушла на работу.

В маленьких городках слухи распространяются быстро, а уж в деревнях тем паче. Тем более, если сплетня была рассказана живописно, самим автором увиденного своими глазами того или иного события. Так и здесь. Не успела Прасковья появиться, как мать Гришкина на весь колхоз воскликнула:

– Говорят, твоя Тонька с дипломом приехала?! Теперь, поди, всех учить будет, как коров правильно доить, сеять и пахать!

Прасковья, наклонив голову, молча стала заниматься привычным делом. Другая доярка, моргнув, Гришкиной матери, спросила:

– И чё, правда штоль? А ну, признавайся, Парасковья, твоя Тонька вернулась учёныя?! Поди, таперича, дилектором будить?! Чаво молчишь, как словно в рот воды набрала? Давай порадуй обчество тружениц. Вон Семёныч, и то усы навострил, гляди, как заинтересовался, ажныть папироска перестала дыметь. Правда, Семёныч, антиресно? Ведь это не быкам хвосты крутить, чему ты здеся научился? Это в городе! Там всяким наукам учат, нам здеся неведомым.