Мне с грустью вспоминались моменты, когда все планировали вдвоем. Каждый «несчастный случай» в лаборатории и городе был продуман до деталей. Пару раз удалось подстроить мнимый отъезд жертв и скрыть тела в густом ельнике близ Спутника-7. Пару раз смогли имитировать инфаркт или инсульт. Мы перебирали инструменты, пользуясь доступом в лаборатории.

Мы были всесильны. Но не испытывали радости. Лишь мрачное удовлетворение. У нас появился свой ребенок – и стало сложнее. Ребенок не входил в планы, но сразу после Процесса мы сказали друг другу, что должны привести в свет того, кто в случае чего продолжит наше дело.

И оказались правы. Лишившись поддержки, немудрено наломать дров. Именно это и произошло. Неосторожные убийства должны были рано или поздно вывести на меня. Следовало все изменить – перекрыть следствию кислород, остаться в тени.

В голове медленно созревал план. Мне доверили важный проект, и мне удалось придумать, как его завалить. После такого краха в многомиллионном испытании немудрено покончить с собой. На это никто не обратит внимания. Ведь правда?

Я услышал тонкий детский голосок. Ребенок. Наше дитя. Потерять сначала одного родителя, потом другого. И продолжить великую миссию, но без ошибок – возможно ли это? Но при взгляде в эти слишком взрослые и слишком холодные глаза сомнения улетучились: это наш ребенок, наша кровь.

Некоторое время спустя

Держа пистолет в руке, я смотрел в глаза собственному ребенку, не чувствуя ничего, кроме усталости и горечи – не успели, не закончили. Произнося последнее наставление и нажимая на курок, я вдруг подумал о том, что именно сейчас, именно этими действиями закладывая именно такую травму, я делаю невозможное: создаю существо, у которого не будет якорей, ограничений, блоков. У которого нет нашей боли, но есть наш огонь.

Оно лишено всех слабостей обычного человека.

Это существо всесильно.

И за миг до того, как пуля прошила череп, я улыбнулся. Своему ребенку. В последний раз.

«Никому никогда не доверяй. Научись влиять на людей. Строй свою империю. Не ищи счастья, а ищи власть. И не дели ее ни с кем».

1962 год

– Здоровы?

Габриэла с недоверием посмотрела на врача, который раскладывал перед ней результаты анализов.

– Здоровы, – кивнул он седой головой. Такой же изрезанный, израненный войной, как и все люди, чудом выжившие. Все его ровесники. Профессионал. Лучший из тех, до кого удалось дотянуться.

– Но… – Дэвид помолчал, подбирая слова.

Врач бросил на него осторожный взгляд поверх очков, и муж сжал холодные пальцы Габи в бесплодной попытке передать ей часть своего тепла, силы и уверенности.

– Но почему?

– Слишком много стресса, слишком много мыслей, смею предположить, – после паузы отозвался доктор. – Вы работаете в больнице. Если хотите изменить свою жизнь, попробуйте поменять профессию. Чем бы вы хотели заниматься?

Из глаз Габриэлы брызнула жгучая влага. Она зажмурилась. Этот мужчина, сам того не зная, вспорол самую больную, самую старую рану.

– До войны Габриэла занималась музыкой, – вдруг заговорил Дэвид. – Играла на скрипке. Ей было восемь, когда…

– И после концлагерей рожают, если не подвергались стерилизации! – с неожиданной жесткостью проговорил врач. – Я дам вам контакт знакомого специалиста. Его зовут Луи-Мишель Бальмон. Он учился у Фрейда, посвятил себя психоанализу. В тридцатые уехал в Штаты и вот недавно вернулся и обосновался в Марселе. Поговорите с ним. Я не психоаналитик, но думаю, что все дело в голове.

– Пытаетесь сказать – я не хочу ребенка?! – вскрикнула Габриэла. Дэвид сильнее сжал ее руку, успокаивая. – Очень хочу, – уже не обращая внимания на слезы, продолжила она. – Больше жизни хочу. Но я дала слово помогать людям.