– Или ты права? – вдруг спросил он. – Десять лет назад в лаборатории трагически погиб отец Арнольда Нахмана. Говорят, он поскользнулся на реагенте. Потом смерть коснулась всех руководителей. Да… Эскотт, Фир.
– За десять лет – это нормально.
Дэвид прикрыл глаза.
– Да, но все умирали в контуре лаборатории. То сердечный приступ, то несчастный случай.
– Теперь, кажется, тебе стоит отложить в сторону детективы, милый.
Она потянулась к нему с поцелуем, но Дэвид отстранился.
– А что, если все это не случайно?
Габриэла обхватила себя руками. В теплой квартире стало до дрожи холодно, а в глазах любимого человека не находилось той нежности, которая помогала выживать. Ее словно отшвырнули во мрак лаборатории. Только совсем другой. Наверное, не существует лекарства от памяти. В эти минуты Габи искренне завидовала людям, способным забывать, и искренне мечтала о том, чтобы кто-нибудь научил ее не чувствовать.
Дэвид, будто опомнившись, привлек жену к себе и погладил по волосам, пропуская светлые пряди меж пальцев.
– Прости, – прошептал он. – Я просто устал. Ты идешь в науку, чтобы работать. А вместо этого каждый день сталкиваешься с чудовищной бюрократией и думаешь, выживешь или нет.
– Дэвид?
– Да, милая?
– Я так хочу, чтобы у нас была настоящая семья.
Он замер. Она тоже. Зажмурившись, сомкнув губы. Вжавшись в него в поисках тепла и поддержки, в поисках спасения, которое только он мог ей дать. В ожидании негодования. Или, чем черт не шутит, возмущения. Или прикинется, что не понимает? Но ее муж был не таким. Она выбрала этого мужчину, не имея других вариантов, но никогда – ни разу в жизни – не позволяла себе мысли о другом. Почему она боится?
Потому что не умеет не бояться? Потому что все, что касается личного, обнажает слабость? Габриэла умела сосредотачиваться на работе. Ее не пугали стресс, кризисные ситуации, смерти пациентов. Но дома она становилась собой.
Война закончилась семнадцать лет назад.
Но Габриэла еще была на войне.
– Возьму отпуск. Пройдем обследование.
– Оба?
– Конечно. Ты же врач. Должна понимать, что ты… – Он задохнулся и замолчал. Габриэла подняла голову и посмотрела на Дэвида глазами, полными тоски. Муж обхватил ее лицо ладонями и приблизился, разделяя ее дыхание и замыкая на себе всю ее вселенную. Это мгновение могло все испортить. Или все спасти. – Ты не виновата. Возможно, наш ребенок просто ждет подходящего момента, чтобы прийти в этот мир.
– Дэвид…
Слезы так и не скатились по щекам. Габриэла замерла, плененная его взглядом, согретая руками, дыханием и обещанием в неспокойных глазах.
Когда вокруг творится черт-те что, человек сосредотачивается на себе. Она сделала именно это.
IV
1962 год
Спутник-7
Черт.
Черт.
Черт.
Вот что значит заиграться, попутать берега. Десять лет чувствовать опьяняющую безнаказанность, делить успехи с любимым человеком, а потеряв этого человека, начать совершать ошибки. Теперь арест – дело времени. Но мы не закончили! В лаборатории работал не один десяток псевдоврачей, которые прекрасно устроились тут даже после Нюрнберга.
Тем более после Нюрнберга.
Они работали, получали деньги, строили планы, скрещивались между собой, уезжали из агломерации, возвращались, приводили с собой новых жен и мужей, незаконных и законных детей. Мы не успевали следить за этим почкованием, но скрупулезно вели хронологию. Фиксировали цели.
Эти твари недостойны жизни. Они не должны существовать. Они не имеют права дышать. Они, их дети, внуки, правнуки, братья, сестры. Кары правосудия не последовало, небесная – слишком мала для того зла, которое они совершили.
Все поколения. Выжечь, как прошлогоднюю листву. Без возможности восстановления.