У нас с этим строго.

– Пардон.

В ванной ненадолго зависаю, разглядывая фингал. Помимо сине–малинового пятна под глазом, на щеке чуть заметны розовые полоски от Юлькиной пощечины. Потому мать и не поверила про «поскользнулся, упал».

Двигая челюстью, рассматриваю «украшение».

Мда, Жека, ты сегодня красавчик. Хорошо тебя приложили. Что друг, что «подруга».

Умывшись, прихожу обратно. Отец уже за столом. Садимся с матерью одновременно. Она традиционно напротив меня, по левую руку от отца.

– Приятного аппетита, – желает нам Зоя Ивановна, кладет рядом с моим прибором таблетку аспирина и уходит.

Официально семейный обед можно считать начавшимся.

Едим молча. Изредка спрашиваю кто готовил. Почти все – мать. Она любит кухню.

Хвалю. Очень вкусно.

Мать сдержанно улыбается, отец, чувствую, косится. В воздухе зреет напряжение. Каждый раз, когда у меня какой–то косяк, складывается ощущение, что родители знают, что у меня случилось, причем в подробностях. И мне не двадцать восемь, а двенадцать – самый шкодный возраст. Я тогда начал искать свое место под солнцем и самоутверждаться. Во многом благодаря Вадьке с Санькой. Будь какая другая компания, еще неизвестно во что бы я вляпывался, а так самое криминальное у нас было – надавать тумаков Наташкиным ухажерам.

Наташка – сводная сестра Брянцева, та самая, что скоро станет Ольшевской.

Отец, сколько помню, всегда был строг, но справедлив. Если наказывал, то за дело.

– Кхм, – старик прочистил горло, когда Зоя Ивановна унесла тарелки. Скоро подаст чай. И пока пауза в трапезе, спросил: – Я слышал, твои друзья жениться собрались?

Началось…

– Ага. Даты пока нет, – увлеченно скручиваю салфетку, мастеря из нее гуся. – Утрясают кое–какие дела.

– И что – хорошие невесты у них?

– Я на чужих невест не заглядываю, насколько они хороши – пацанам судить. Главное, что им нравятся.

– Это хорошо, что ты на чужих не заглядываешь, – вставила мать. – Нельзя в чужую семью лезть, – а сама на отца зыркнула – верно ли говорит.

– Фонарь откуда? Уж не из–за чужой ли женщины? – ядовито бросил глава семейства.

– Эй, бать, ты чо! Я ж говорю – поскользнулся в сауне, упал, – вру, надеюсь, убедительно. Но чувствую при этом себя школьником, а не взрослым мужиком.

– Мгм. На кулак чей–то, – с сарказмом.

– Ай, да ну вас. Не хотите, не верьте, – откидываю салфетку. – Спасибо за обед. Я к себе.

Собираюсь встать.

– Стоять!

«Ну что еще?» – поджимаю губы, но остаюсь на месте.

– Вечером будь дома. У нас будут гости.

– Вечером будь дома. У нас будут гости.

– К вам же гости придут, я зачем?

Официально я здесь не живу, поэтому лично ко мне сюда никто прийти не может.

– Затем, что это касается моего бизнеса. Который, как ты знаешь, достанется тебе. Или ты его собрался по ветру пустить после моей смерти?

– Юра! Ну что ты! – мать испуганно дернулась, положила ладонь на предплечье отца, начала успокаивающе поглаживать.

– Ты чо, бать, заболел? – в груди что–то сжалось только от одной мысли, что с отцом что–то не то.

– Я здоров, – выдыхаю, – но я не вечный! – леденеет голос отца. – И хочу помереть со спокойной душой и уверенностью, что все, что я сделал для своей семьи – не зря!

– На работе работу обсудить нельзя? Чо домой–то ее тащить? – возвращаюсь в свое прежнее состояние пофигиста.

– Потому что это мой дом, чокало! Мой бизнес. И мне решать когда и где работать, – отец завелся, желваки заиграли, вены на висках вздулись – разволновался.

В дверях показалась Зоя Ивановна с чайным сервизом на подносе, но тут же предусмотрительно отступила назад и скрылась из виду. Обстановка у нас тут накаленная.